THE troop of vagabonds turned out at early dawn, and set forward on their march. There was a lowering sky overhead, sloppy ground under foot, and a winter chill in the air. All gaiety was gone from the company; some were sullen and silent, some were irritable and petulant, none were gentle-humored, all were thirsty.
The Ruffler put 'Jack' in Hugo's charge, with some brief instructions, and commanded John Canty to keep away from him and let him alone; he also warned Hugo not to be too rough with the lad.
After a while the weather grew milder, and the clouds lifted somewhat. The troop ceased to shiver, and their spirits began to improve. They grew more and more cheerful, and finally began to chaff each other and insult passengers along the highway. This showed that they were awaking to an appreciation of life and its joys once more. The dread in which their sort was held was apparent in the fact that everybody gave them the road, and took their ribald insolences meekly, without venturing to talk back. They snatched linen from the hedges, occasionally, in full view of the owners, who made no protest, but only seemed grateful that they did not take the hedges, too.
By and by they invaded a small farmhouse and made themselves at home while the trembling farmer and his people swept the larder clean to furnish a breakfast for them. They chucked the housewife and her daughters under the chin while receiving the food from their hands, and made coarse jests about them, accompanied with insulting epithets and bursts of horse-laughter. They threw bones and vegetables at the farmer and his sons, kept them dodging all the time, and applauded uproariously when a good hit was made. They ended by buttering the head of one of the daughters who resented some of their familiarities. When they took their leave they threatened to come back and burn the house over the heads of the family if any report of their doings got to the ears of the authorities.
About noon (около полудня), after a long and weary tramp (после долгого и утомительного перехода), the gang came to a halt (шайка остановилась: «пришла к остановке») behind a hedge (за изгородью) on the outskirts of a considerable village (в окрестностях большой деревни; considerable — значительный, заслуживающий внимания; большой, немалый). An hour was allowed for rest (час был отведен на сон; to allow — позволять), then the crew scattered themselves abroad (затем компания разбрелась в стороны; to scatter — разбрасывать, рассеять(ся)) to enter the village at different points (чтобы войти в деревню в разных местах) to ply their various trades (чтобы заняться своими разными ремеслами). 'Jack' was sent with Hugo («Джек» был послан с Хьюго; to send — посылать). They wandered hither and thither (они бродили туда и сюда) for some time (некоторое время), Hugo watching for opportunities (Хьюго — ищущий возможностей) to do a stroke of business (чтобы совершить какое-нибудь дело; stroke — удар, усилие, ход) but finding none (но не находящий ни одной) — so he finally said (так что он наконец сказал):
'I see naught to steal (я не виду ничего, чтобы украсть); it is a paltry place (это жалкое местечко). Wherefore we will beg (в виду чего мы будем просить подаяния).'
'We, forsooth (мы, конечно)! Follow thy trade (следуй своему ремеслу) — it befits thee (оно подходит тебе). But I will not beg (но я не буду попрошайничать).'
'Thou'lt not beg (ты не будешь попрошайничать)!' exclaimed Hugo (воскликнул Хьюго), eying the king with surprise (разглядывая короля с удивлением). 'Prithee, since when hast thou reformed (пожалуйста, с каких пор ты переменился; when — когда)*'
'What dost thou mean (что ты имеешь в виду)*'
'Mean (имею в виду)* Hast thou not begged (разве ты не попрошайничал) the streets of London all thy life (по улицам Лондона всю твою жизнь)*'
'I (я)* Thou idiot (ты идиот = сдурел)!'
'Spare thy compliments (побереги свои комплименты) — thy stock will last longer (твой запас продержится дольше). Thy father says thou hast begged all thy days (твой отец говорит, что ты попрошайничал все твои дни). Mayhap he lied (возможно, он лгал). Peradventure you will even make so bold (возможно, ты даже поступишь так дерзко; bold — смелый, наглый) as to say he lied (чтобы сказать, что он лгал),' scoffed Hugo (насмехался Хьюго).
'Him you call my father (его ты называешь моим отцом)* Yes, he lied (да, он лгал).'
'Come (так), play not thy merry game of madman so far, mate (не играй свою веселую игру сушасшедшего пока что, приятель); use it for thy amusement (используй ее для твоего развлечения), not thy hurt (не для твоего вреда). An I tell him this (если я скажу ему это), he will scorch thee finely (он спустит с тебя шкуру прекрасно) for it (за это).'
'Save thyself the trouble (сбереги себе это беспокойство = не стоит трудиться). I will tell him (я скажу ему).'
'I like thy spirit (мне нравится твой дух), I do in truth (нравится, правда); but I do not admire thy judgment (но я не восхищаюсь твоим суждением). Bone-rackings and bastings be plenty enow in this life (колотушек и побоев совершенно достаточно в этой жизни), without going out of one's way to invite them (и без того, чтобы призывать их самому; to go out of one’s way — приложить все усилия: «сойти/выйти со своего пути»). But a truce to these matters (но — конец этим делам; truce — перемирие; передышка); I believe your father (я верю твоему отцу). I doubt not he can lie (я не сомневаюсь, что он может лгать); I doubt not he doth lie (я не сомневаюсь, что он лжет-таки) upon occasion (при случае), for the best of us do that (ибо и лучшие из нас делают это); but there is no occasion here (но нет никакого случая здесь = это не тот случай). A wise man (мудрый человек) does not waste so good a commodity as lying (не растрачивает такое хороше удобство, как вранье) for naught (ни на что). But come (но ладно); sith it is thy humor to give over begging (раз это твоя склонность — оставить попрошайничество; to give over — бросать, оставлять), wherewithal shall we busy ourselves (чем мы займем себя)* With robbing kitchens (обворовыванием кухонь)*'
The king said, impatiently (король сказал нетерпеливо):
'Have done with this folly (сделано = покончено = хватит этих глупостей) — you weary me (утомляешь меня)!'
Hugo replied, with temper (Хьюго ответил с сердцем = рассердившись):
'Now harkee, mate (послушай-ка, приятель); you will not beg, you will not rob (ты не будешь попрошайничать, ты не будешь грабить); so be it (так и быть тому). But I will tell you what you will do (но я скажу тебе, что ты будешь делать). You will play decoy (ты будешь играть приманку) whilst I beg (пока я попрошайничаю). Refuse (откажись), an you think you may venture (если ты думаешь, что сможешь отважиться)!'
The king was about to reply contemptuously (король был около = готов ответить презрительно; contempt — презрение), when Hugo said, interrupting (когда сказал Хьюго, перебивая):
'Peace (тише)! Here comes one with a kindly face (вот идет кто-то с добрым лицом). Now will I fall down in a fit (сейчас я свалюсь в припадке). When the stranger runs to me (когда незнакомец подбежит ко мне), set you up a wail (притворись, что плачешь: «устрой себе стенание»), and fall upon your knees (и пади на колени), seeming to weep (представляясь плакать = притворяясь, что плачешь); then cry out (затем вскричи) as if all the devils of misery were in your belly (как если бы все демоны страдания были у тебя в животе), and say (и скажи), "Oh, sir, it is my poor afflicted brother (о сэр, это мой бедный больной брат), and we be friendless (а мы лишены друзей); o' God's name (во Имя Божье) cast through your merciful eyes one pitiful look (брось сквозь твои милостивые глаза один сострадательный взгляд) upon a sick, forsaken, and most miserable wretch (на больного, покинутого и самого обездоленного беднягу; to forsake — покидать, бросать); bestow one little penny out of thy riches (подари один маленький пенни из твоих богатств) upon one smitten of God (одному = человеку, наказанному Богом; to smite — разрушать, карать, бить) and ready to perish (и готовому погибнуть)!" — and mind you (и имей в виду), keep you on wailing (продолжай рыдать; to keep on — продолжать что-то делать: «хранить дальше»), and abate not (и не успокаивайся) till we bilk him of his penny (пока мы не выманим у него его пенс; to bilk — жульничать), else shall you rue it (иначе ты пожалеешь об этом).'
various [*ve*r**s], amusement [**mju:zm*nt], miserable [*m*z(*)r*bl]
About noon, after a long and weary tramp, the gang came to a halt behind a hedge on the outskirts of a considerable village. An hour was allowed for rest, then the crew scattered themselves abroad to enter the village at different points to ply their various trades. 'Jack' was sent with Hugo. They wandered hither and thither for some time, Hugo watching for opportunities to do a stroke of business but finding none — so he finally said:
'I see naught to steal; it is a paltry place. Wherefore we will beg.'
'We, forsooth! Follow thy trade — it befits thee. But I will not beg.'
'Thou'lt not beg!' exclaimed Hugo, eying the king with surprise. 'Prithee, since when hast thou reformed*'
'What dost thou mean*'
'Mean* Hast thou not begged the streets of London all thy life*'
'I* Thou idiot!'
'Spare thy compliments — thy stock will last longer. Thy father says thou hast begged all thy days. Mayhap he lied. Peradventure you will even make so bold as to say he lied,' scoffed Hugo.
'Him you call my father* Yes, he lied.'
'Come, play not thy merry game of madman so far, mate; use it for thy amusement, not thy hurt. An I tell him this, he will scorch thee finely for it.'
'Save thyself the trouble. I will tell him.'
'I like thy spirit, I do in truth; but I do not admire thy judgment. Bone-rackings and bastings be plenty enow in this life, without going out of one's way to invite them. But a truce to these matters; I believe your father. I doubt not he can lie; I doubt not he doth lie upon occasion, for the best of us do that; but there is no occasion here. A wise man does not waste so good a commodity as lying for naught. But come; sith it is thy humor to give over begging, wherewithal shall we busy ourselves* With robbing kitchens*'
The king said, impatiently:
'Have done with this folly — you weary me!'
Hugo replied, with temper:
'Now harkee, mate; you will not beg, you will not rob; so be it. But I will tell you what you will do. You will play decoy whilst I beg. Refuse, an you think you may venture!'
The king was about to reply contemptuously, when Hugo said, interrupting:
'Peace! Here comes one with a kindly face. Now will I fall down in a fit. When the stranger runs to me, set you up a wail, and fall upon your knees, seeming to weep; then cry out as if all the devils of misery were in your belly, and say, "Oh, sir, it is my poor afflicted brother, and we be friendless; o' God's name cast through your merciful eyes one pitiful look upon a sick, forsaken, and most miserable wretch; bestow one little penny out of thy riches upon one smitten of God and ready to perish!" — and mind you, keep you on wailing, and abate not till we bilk him of his penny, else shall you rue it.'
Then immediately Hugo began to moan, and groan (затем немедленно Хьюго начал стенать и охать; to begin — начинать), and roll his eyes (и вращать глазами), and reel and totter about (и кружиться и трястись вокруг); and when the stranger was close at hand (и когда незнакомец был близко на руке = на расстоянии руки), down he sprawled before him (внизу он растянулся перед ним), with a shriek (с воплем), and began to writhe and wallow in the dirt (и начал корчиться и барахтаться в грязи), in seeming agony (в кажущейся агонии).
'O dear, O dear (Боже мой)!' cried the benevolent stranger (вскричал великодушный незнакомец). 'Oh, poor soul, poor soul, how he doth suffer (о, бедная душа, бедная душа, как он страдает)! There (эй) — let me help thee up (дай мне помочь тебе верх = встать).'
'O, noble sir, forbear (о, благородный сэр, воздержитесь), and God love you for a princely gentleman (и Господь возлюби вас за (то, что вы такой) благородный джентльмен) — but it giveth me cruel pain to touch me (но это дает мне жестокую боль, когда трогают меня) when I am taken so (когда я взят так = когда меня схватывает так; to take — брать). My brother there will tell your worship (мой брат вон там расскажет вашей милости) how I am racked with anguish (как я мучим болью; to rack — мучать) when these fits be upon me (когда эти припадки находят на меня). A penny, dear sir, a penny, to buy a little food (один пенни, дорогой сэр, один пенни, чтобы купить немного еды); then leave me to my sorrows (затем оставьте меня моим горестям).'
'A penny (один пенни)! thou shalt have three (ты получишь три), thou hapless creature (ты, несчастное создание)' — and he fumbled in his pocket with nervous haste (и он порылся в кармане с нервной торопливостью) and got them out (и вытащил их наружу; to get — брать, получать). 'There, poor lad, take them (вот, бедный юноша, возьми их), and most welcome (и милости просим). Now come hither, my boy (теперь подойди сюда, мой мальчик), and help me carry thy stricken brother (и помоги мне отнести твоего больного брата; to strike — поражать, бить) to yon house, where (к тому дому, где; yon — вон там) —'
'I am not his brother (я не его брат),' said the king, interrupting (сказал король, перебивая).
'What (что)! not his brother (не его брат)*'
'Oh, hear him (о, послушайте его)!' groaned Hugo (простонал Хьюго), then privately ground his teeth (затем про себя скрипнул зубами; privately — частно; to grind — скрежетать). 'He denies his own brother (он отказывается от своего собственного брата; to deny — отрицать) — and he with one foot in the grave (а он = который одной ногой в могиле)!'
'Boy, thou art indeed hard of heart (мальчик, ты вправду жесток сердцем), if this is thy brother (если это твой брат). For shame (стыд и срам)! — and he scarce able to move hand or foot (а он едва способный пошевелить рукой или ногой). If he is not thy brother (если он не твой брат), who is he, then (кто он тогда)*'
'A beggar and a thief (попрошайка и вор)! He has got your money (он получил ваши деньги) and has picked your pocket likewise (и очистил ваш карман также). An thou wouldst do a healing miracle (если вы хотели бы сотворить исцеляющее чудо), lay thy staff over his shoulders (положи = обрушь свой посох на его плечи) and trust Providence for the rest (и доверься Провидению в остальном).'
But Hugo did not tarry for the miracle (но Хьюго не мешкал = не ждал чуда). In a moment he was up and off like the wind (в мгновение он вскочил и унесся как ветер; up — вверх; off — прочь), the gentleman following after (джентльмен, следующий после = за ним) and raising the hue and cry (и поднимающий = кричащий «держи вора»; hue, cry — крик) lustily as he went (сильно = громко, пока он бежал; to go — идти). The king, breathing deep gratitude to Heaven for his own release (король, продышав = пошептав глубокую благодарность Небу за свое собственное освобождение), fled in the opposite direction (побежал в противоположном направлении; to flee — убегать) and did not slacken his pace (и не замедлял своего шага) until he was out of harm's reach (пока он не оказался вне опасности; reach — предел досягаемости). He took the first road that offered (он взял = выбрал первую дорогу, которая была предложена = предоставилась; to take — брать), and soon put the village behind him (и вскоре оставил деревню за собой; to put — класть). He hurried along (он спешил по /дороге/), as briskly as he could (так живо, как он мог), during several hours (в течение нескольких часов), keeping a nervous watch over his shoulder for pursuit (держа нервный взгляд через плечо за погоней = смотря, нет ли погони); but his fears left him at last (но его страхи оставили его наконец; to leave — оставлять, покидать), and a grateful sense of security took their place (и приятное чувство безопасности заняло их место; to take — брать). He recognized now that he was hungry (он понял теперь, что он был голоден); and also very tired (а также очень усталый). So he halted at a farmhouse (так что он остановился у деревенского дома); but when he was about to speak (но когда он был около = собирался заговорить), he was cut short (он был прерван; to cut — резать; short — коротко) and driven rudely away (и выгнан грубо прочь; to drive — везти, гнать). His clothes were against him (его одежда была против него).
He wandered on (он побрел дальше), wounded and indignant (оскорбленный и негодующий), and was resolved (и решился) to put himself in the way of light treatment no more (больше не ставить себя на путь легкого = неуважительного обращения). But hunger is pride's master (но голод — господин гордости = голод не тетка); so as the evening drew near (так что, когда вечер приблизился; to draw (near) — приближаться; to draw — тащить), he made an attempt (он сделал попытку) at another farmhouse (в другом фермерском доме); but here he fared worse than before (но здесь он преуспел хуже, чем раньше); for he was called hard names (ибо он был назван = его называли плохими именами) and was promised arrest as a vagrant (и пообещали арестовать как бродягу) except he moved on promptly (за исключением, если он пойдет дальше резво).
writhe [ra**], miracle [*m*r*kl], opposite [*op*z*t]
Then immediately Hugo began to moan, and groan, and roll his eyes, and reel and totter about; and when the stranger was close at hand, down he sprawled before him, with a shriek, and began to writhe and wallow in the dirt, in seeming agony.
'O dear, O dear!' cried the benevolent stranger. 'Oh, poor soul, poor soul, how he doth suffer! There — let me help thee up.'
'O, noble sir, forbear, and God love you for a princely gentleman — but it giveth me cruel pain to touch me when I am taken so. My brother there will tell your worship how I am racked with anguish when these fits be upon me. A penny, dear sir, a penny, to buy a little food; then leave me to my sorrows.'
'A penny! thou shalt have three, thou hapless creature' — and he fumbled in his pocket with nervous haste and got them out. 'There, poor lad, take them, and most welcome. Now come hither, my boy, and help me carry thy stricken brother to yon house, where —'
'I am not his brother,' said the king, interrupting.
'What! not his brother*'
'Oh, hear him!' groaned Hugo, then privately ground his teeth. 'He denies his own brother — and he with one foot in the grave!'
'Boy, thou art indeed hard of heart, if this is thy brother. For shame! — and he scarce able to move hand or foot. If he is not thy brother, who is he, then*'
'A beggar and a thief! He has got your money and has picked your pocket likewise. An thou wouldst do a healing miracle, lay thy staff over his shoulders and trust Providence for the rest.'
But Hugo did not tarry for the miracle. In a moment he was up and off like the wind, the gentleman following after and raising the hue and cry lustily as he went. The king, breathing deep gratitude to Heaven for his own release, fled in the opposite direction and did not slacken his pace until he was out of harm's reach. He took the first road that offered, and soon put the village behind him. He hurried along, as briskly as he could, during several hours, keeping a nervous watch over his shoulder for pursuit; but his fears left him at last, and a grateful sense of security took their place. He recognized now that he was hungry; and also very tired. So he halted at a farmhouse; but when he was about to speak, he was cut short and driven rudely away. His clothes were against him.
He wandered on, wounded and indignant, and was resolved to put himself in the way of light treatment no more. But hunger is pride's master; so as the evening drew near, he made an attempt at another farmhouse; but here he fared worse than before; for he was called hard names and was promised arrest as a vagrant except he moved on promptly.
The night came on (ночь наступила; to come on — наступать), chilly and overcast (холодная и облачная); and still the footsore monarch labored slowly on (и все еще со стертыми ногами монарх с трудом продвигался дальше; to labour — /тяжело/ работать). He was obliged to keep moving (он был вынужден продолжать двигаться), for every time he sat down to rest (ибо каждый раз, когда он садился, чтобы передохнуть; to sit down — садиться) he was soon penetrated to the bone with the cold (он бывал скоро пронизан до костей холодом). All his sensations and experiences (все его ощущения и переживания), as he moved through the solemn gloom (пока он двигался сквозь мрачную тьму) and the empty vastness of the night (и пустой простор ночи), were new and strange to him (были новы и странны для него). At intervals he heard voices approach (через интервалы = время от времени он слышал, как какие-то голоса приближались), pass by, and fade into silence (проходили мимо и затухали в тишину); and as he saw nothing more of the bodies they belonged to (и так как он не видел ничего больше от тел, которым они принадлежали) than a sort of formless drifting blur (нежели некое бесформенное перемещающееся пятно), there was something spectral and uncanny about it all (было что-то призрачное и жуткое во всем этом) that made him shudder (что заставляло его вздрагивать). Occasionally (иногда) he caught the twinkle of a light (он улавливал мерцание света; to catch — ловить) — always far away (всегда далеко), apparently (очевидно) — almost in another world (почти в другом мире); if he heard the tinkle (если он слышал треньканье; to hear — слышать) of a sheep's bell (овечьего колокольчика), it was vague (это было смутно), distant (удаленно), indistinct (неясно); the muffled lowing of the herds (приглушенное мычание стад) floated to him on the night wind (прилетало к нему на ночном ветре) in vanishing cadences (в исчезающих звуках), a mournful sound (заунывный звук); now and then came the complaining howl of a dog (сейчас и тогда = время от времени раздавался жалобный вой собаки) over viewless expanses of field and forest (над незримыми просторами полей и лесов); all sounds were remote (все звуки были далеки); they made the little king feel (они заставили маленького короля почувствовать) that all life and activity were far removed from him (что вся жизнь и энергия были далеко убраны от него), and that he stood solitary (и что он стоял одиноко; to stand — стоять), companionless (лишенный товарищей = без друзей), in the center of a measureless solitude (в центре безграничного одиночества).
He stumbled along (он ковылял вперед), through the gruesome fascinations (через ужасные чары) of this new experience (этого нового опыта), startled occasionally (пугаемый иногда) by the soft rustling (тихим шелестом) of the dry leaves overhead (сухих листьев над головой), so like human whispers (так похоже на человеческие перешептывания) they seemed to sound (они казались звучать = они, казалось, звучат); and by and by (и вскоре) he came suddenly upon the freckled light (он набрел внезапно на пятнистый свет) of a tin lantern (жестяного фонаря) near at hand (близко у руки = совсем рядом). He stepped back into the shadows (он отступил назад в тени) and waited (и ждал = стал ждать). The lantern stood by the open door of a barn (фонарь стоял у открытой двери сарая). The king waited some time (король выждал некоторое время) — there was no sound (не было никакого звука), and nobody stirring (и никого шевелящегося; to stir). He got so cold (он сделался таким холодным = так замерз; to get — становиться), standing still (стоя неподвижно), and the hospitable barn looked so enticing (а гостеприимный сарай выглядел так заманчиво), that at last he resolved (что наконец он решился) to risk everything and enter (рискнуть всем и войти). He started swiftly and stealthily (он тронулся поспешно и украдкой), and just as he was crossing the threshold (и прямо когда он пересекал порог) he heard voices behind him (он услышал голоса позади себя; to hear — слышать). He darted behind a cask (он кинулся за бочку), within the barn (в сарай), and stooped down (и склонился вниз = согнулся). Two farm laborers (два батрака: «фермерских работника») came in (вошли внутрь), bringing the lantern with them (внеся фонарь с собой), and fell to work (и принялись за работу; to fall — падать), talking meanwhile (говоря тем временем). Whilst they moved about with the light (пока они двигались вокруг с лампой), the king made good use of his eyes (король сделал хорошее применение из своих глаз = хорошенько огляделся) and took the bearings (и взял направление, азимут = приметил направление) of what seemed to be a good-sized stall (к тому, что казалось хорошего размера стойлом) at the further end of the place (в дальнем углу помещения), purposing to grope his way to it (нацелившись нащупать себе путь к нему) when he should be left to himself (когда он будет оставлен к себе = останется один). He also noted the position of a pile of horse-blankets (он также заметил местоположение груды попон), midway of the route (на середине дороги), with the intent to levy upon them (с намерением завладеть ими) for the service of the crown of England (на службу короне Англии) for one night (на одну ночь).
By and by the men finished and went away (вскоре эти люди закончили и ушли прочь; to go — идти), fastening the door behind them (заперев дверь за собой; to fasten — прикреплять) and taking the lantern with them (и взяв фонарь с собой). The shivering king (дрожащий король) made for the blankets (сделал у = направился к попонам), with as good speed (с такой хорошей скоростью) as the darkness would allow (как темнота бы позволила); gathered them up (подобрал их: «собрал вверх») and then groped his way safely to the stall (и проложил себе путь безопасно к стойлу). Of two of the blankets (из двух из этих попон) he made a bed (он сделал кровать), then covered himself with the remaining two (затем покрыл себя оставшимися двумя). He was a glad monarch now (он был радостным монархом сейчас), though the blankets were old and thin (хотя попоны были старыми и тонкими), and not quite warm enough (и не вполне теплыми достаточно); and besides gave out a pungent horsy odor (и кроме того издавали резкий лошадиный запах) that was almost suffocatingly powerful (который был почти удушливо силен; to suffocate — душить, удушать).
empty [*emt*], enticing [*n*taisi*], route [ru:t] suffocate [*sAfqke*t]
The night came on, chilly and overcast; and still the footsore monarch labored slowly on. He was obliged to keep moving, for every time he sat down to rest he was soon penetrated to the bone with the cold. All his sensations and experiences, as he moved through the solemn gloom and the empty vastness of the night, were new and strange to him. At intervals he heard voices approach, pass by, and fade into silence; and as he saw nothing more of the bodies they belonged to than a sort of formless drifting blur, there was something spectral and uncanny about it all that made him shudder. Occasionally he caught the twinkle of a light — always far away, apparently — almost in another world; if he heard the tinkle of a sheep's bell, it was vague, distant, indistinct; the muffled lowing of the herds floated to him on the night wind in vanishing cadences, a mournful sound; now and then came the complaining howl of a dog over viewless expanses of field and forest; all sounds were remote; they made the little king feel that all life and activity were far removed from him, and that he stood solitary, companionless, in the center of a measureless solitude.
He stumbled along, through the gruesome fascinations of this new experience, startled occasionally by the soft rustling of the dry leaves overhead, so like human whispers they seemed to sound; and by and by he came suddenly upon the freckled light of a tin lantern near at hand. He stepped back into the shadows and waited. The lantern stood by the open door of a barn. The king waited some time — there was no sound, and nobody stirring. He got so cold, standing still, and the hospitable barn looked so enticing, that at last he resolved to risk everything and enter. He started swiftly and stealthily, and just as he was crossing the threshold he heard voices behind him. He darted behind a cask, within the barn, and stooped down. Two farm laborers came in, bringing the lantern with them, and fell to work, talking meanwhile. Whilst they moved about with the light, the king made good use of his eyes and took the bearings of what seemed to be a good-sized stall at the further end of the place, purposing to grope his way to it when he should be left to himself. He also noted the position of a pile of horse- blankets, midway of the route, with the intent to levy upon them for the service of the crown of England for one night.
By and by the men finished and went away, fastening the door behind them and taking the lantern with them. The shivering king made for the blankets, with as good speed as the darkness would allow; gathered them up and then groped his way safely to the stall. Of two of the blankets he made a bed, then covered himself with the remaining two. He was a glad monarch now, though the blankets were old and thin, and not quite warm enough; and besides gave out a pungent horsy odor that was almost suffocatingly powerful.
Although the king was hungry and chilly (хотя король был голодный и замерзший), he was also so tired and so drowsy (он был также таким усталым и сонным) that these latter influences (что эти последние влияния) soon began to get the advantage of the former (скоро начали получать преимущество перед первыми), and he presently dozed off into a state of semi-consciousness (и он вскоре «уплыл» в состояние полусознания; to doze — дремать). Then (затем), just as he was on the point of losing himself wholly (прямо когда он был на грани того, чтобы потерять себя целиком = забыться; point — точка, острие), he distinctly felt something touch him (он ясно почувствовал, как что-то коснулось его; to feel — чувствовать). He was broad awake in a moment (он был широко = совершенно проснувшимся через мгновение), and gasping for breath (и хватающий ртом воздух; to gasp — с трудом дышать; breath — дыхание). The cold horror of that mysterious touch in the dark (холодный ужас этого таинственного прикосновения во тьме) almost made his heart stand still (почти заставил его сердце остановиться: «стать тихо»). He lay motionless (он лежал неподвижно; to lie — лежать), and listened (и прислушивался), scarcely breathing (едва дыша). But nothing stirred (но ничто не шевелилось), and there was no sound (и не было никакого звука). He continued to listen, and wait (он продолжал прислушиваться и ждать), during what seemed a long time (в течение того, что казалось долгим временем), but still nothing stirred (но все еще ничто не шевелилось), and there was no sound (и не было никакого звука). So he began to drop into a drowse (так что он начал погружаться в дремоту; to drop — ронять, падать) once more (снова: «один раз больше») at last (наконец); and all at once (и совсем сразу же) he felt that mysterious touch again (он почувствовал это таинственное прикосновение снова; to feel — чувствовать)! It was a grisly thing (это была ужасная вещь), this light touch (это легкое прикосновение) from this noiseless and invisible presence (от этого бесшумного и невидимого присутствия); it made the boy sick with ghostly fears (оно сделало мальчика слабым от призрачных страхов). What should he do (что должен был он делать)* That was the question (это был вопрос = вот в чем был вопрос); but he did not know how to answer it (но он не знал, как ответить на него). Should he leave these reasonably comfortable quarters (должен ли он оставить это разумно = достаточно удобное жилище) and fly from this inscrutable horror (и улететь = сбежать от этого загадочного ужаса)* But fly whither (но сбежать куда)* He could not get out of the barn (он не мог выбраться из сарая); and the idea of scurrying blindly (а мысль о том чтобы бегать слепо) hither and thither in the dark (сюда и туда = туда-сюда во тьме), within the captivity of the four walls (в заключении четырех стен), with this phantom gliding after him (с этим призраком, скользящим за ним), and visiting him with that soft hideous touch (и настигающим его этим мягким отвратительным прикосновением) upon cheek or shoulder (по щеке или плечу) at every turn (на каждом повороте), was intolerable (была невыносима /эта мысль/). But to stay where he was (но оставаться, где он был), and endure this living death all night (и выносить эту живую смерть всю ночь) — was that better (было ли это лучше)* No (нет). What, then, was there left to do (что тогда оставалось делать; left — оставшийся, от to leave — оставлять)* Ah, there was but one course (ах, был только один путь); he knew it well (он знал это хорошо) — he must put out his hand (он должен протянуть свою руку) and find that thing (и найти эту вещь)!
It was easy to think this (было легко подумать это); but it was hard to brace himself up (но было тяжело собраться с духом; to brace up — собраться с духом) to try it (попробовать это). Three times he stretched his hand (три раза он вытягивал свою руку) a little way out into the dark (небольшой путь = недалеко во тьму) gingerly (осторожно); and snatched it suddenly back (и отдергивал ее внезапно обратно; to snatch — хватать), with a gasp (с выдохом = задыхаясь от ужаса) — not because it had encountered anything (не потому, что она встретила что-то), but because he had felt so sure it was just going to (но потому, что он чувствовал так ясно, что она собиралась (встретить); sure — уверенный). But the fourth time he groped a little further (но в четвертый раз он пощупал немного дальше), and his hand lightly swept against something soft and warm (и его рука легко дотронулась до чего-то мягкого и теплого; to sweep — дотрагиваться рукой). This petrified him nearly with fright (это почти привело его в оцепенение от ужаса; to petrify — делать камнем) — his mind was in such a state (его рассудок был в таком состоянии) that he could imagine the thing to be nothing else (что он мог представить себе эту вещь не чем иным) than a corpse (как трупом), newly dead (недавно мертвым = только что погибшим) and still warm (и все еще теплым). He thought he would rather die (он подумал, что скорее умер бы; to think — думать) than touch it again (чем дотронулся до него снова). But he thought this false thought (но он думал эту ложную мысль) because he did not know the immortal strength of human curiosity (потому что он не знал бессмертную силу человеческого любопытства). In no long time (в недолгом времени = скоро) his hand was tremblingly groping again (его рука, дрожа, ощупывала снова) — against his judgment (против его суждения), and without his consent (и без его согласия) — but groping persistently on (но щупала настойчиво дальше), just the same (все так же). It encountered a bunch of long hair (он встретила пучок длинных волос); he shuddered (он вздрогнул), but followed up the hair (но проследовал по волосам) and found what seemed to be a warm rope (и нашел то, что казалось теплой веревкой; to find — найти); followed up the rope (проследовал вверх по веревке) and found an innocent calf (и нашел невинного теленка); for the rope was not a rope at all (ибо веревка была вовсе не веревкой), but the calf's tail (но хвостом теленка).
drowsy [*drauz*], mysterious [m*s*t**r**s], calf [ka:f]
Although the king was hungry and chilly, he was also so tired and so drowsy that these latter influences soon began to get the advantage of the former, and he presently dozed off into a state of semi-consciousness. Then, just as he was on the point of losing himself wholly, he distinctly felt something touch him. He was broad awake in a moment, and gasping for breath. The cold horror of that mysterious touch in the dark almost made his heart stand still. He lay motionless, and listened, scarcely breathing. But nothing stirred, and there was no sound. He continued to listen, and wait, during what seemed a long time, but still nothing stirred, and there was no sound. So he began to drop into a drowse once more at last; and all at once he felt that mysterious touch again! It was a grisly thing, this light touch from this noiseless and invisible presence; it made the boy sick with ghostly fears. What should he do* That was the question; but he did not know how to answer it. Should he leave these reasonably comfortable quarters and fly from this inscrutable horror* But fly whither* He could not get out of the barn; and the idea of scurrying blindly hither and thither in the dark, within the captivity of the four walls, with this phantom gliding after him, and visiting him with that soft hideous touch upon cheek or shoulder at every turn, was intolerable. But to stay where he was, and endure this living death all night- was that better* No. What, then, was there left to do* Ah, there was but one course; he knew it well — he must put out his hand and find that thing!
It was easy to think this; but it was hard to brace himself up to try it. Three times he stretched his hand a little way out into the dark gingerly; and snatched it suddenly back, with a gasp — not because it had encountered anything, but because he had felt so sure it was just going to. But the fourth time he groped a little further, and his hand lightly swept against something soft and warm. This petrified him nearly with fright — his mind was in such a state that he could imagine the thing to be nothing else than a corpse, newly dead and still warm. He thought he would rather die than touch it again. But he thought this false thought because he did not know the immortal strength of human curiosity. In no long time his hand was tremblingly groping again — against his judgment, and without his consent — but groping persistently on, just the same. It encountered a bunch of long hair; he shuddered, but followed up the hair and found what seemed to be a warm rope; followed up the rope and found an innocent calf; for the rope was not a rope at all, but the calf's tail.
The king was cordially ashamed of himself (король сердечно = от всего сердца был пристыжен за себя) for having gotten all that fright and misery (за то, что испытал весь этот страх и страдание) out of so paltry a matter (из-за такого пустячного предмета) as a slumbering calf (как спящий теленок); but he need not have felt so about it (но ему не следовало так чувствовать себя из-за этого; to need — нуждаться; to feel — чувствовать), for it was not the calf that frightened him (ибо это был не теленок, что напугало его) but a dreadful non-existent something (но ужасное несуществующее нечто) which the calf stood for (за которое стоял теленок = что символизировал теленок); and any other boy, in those old superstitious times (и любой другой мальчик в те древние суеверные времена; superstition — суеверие), would have acted and suffered just as he had done (действовал бы и страдал бы прямо как он = испугался бы не меньше его).
The king was not only delighted to find (король был не только обрадован обнаружить) that the creature was only a calf (что это существо было просто теленком), but delighted to have the calf's company (но рад иметь общество теленка); for he had been feeling so lonesome and friendless (ведь он чувствовал себя настолько одиноким и лишенным друзей) that the company and comradeship of even this humble animal (что общество и товарищество даже этого смирного животного) was welcome (было желанным). And he had been so buffeted (и он был так обижен; to buffet — бить), so rudely entreated by his own kind (с ним так грубо обошлись его же соплеменники; to entreat — устар. обращаться; совр. знач. — умолять), that it was a real comfort to him (что это было ему настоящей отрадой) to feel that he was at last in the society of a fellow-creature (почувствовать, что он был наконец в обществе собрата; fellow — товарищ; creature — существо, тварь) that had at least a soft heart and a gentle spirit (которое имело по крайней мере мягкое сердце и тихий нрав), whatever loftier attributes might be lacking (каких бы более возвышенных = благородных качеств и не хватало; to lack — не хватать, не иметь). So he resolved to waive rank (так что он решил отвергнуть ранг = иерархию) and make friends (и подружиться) with the calf (с теленком).
While stroking its sleek, warm back (поглаживая его гладкую, теплую спину) — for it lay near him and within easy reach (ибо он лежал вблизи него и в пределах легкой досягаемости; reach — предел досягаемости) — it occurred to him (ему пришло в голову) that this calf might be utilized (что этот теленок мог бы быть использован) in more ways than one (больше чем одним способом; way — путь, способ). Whereupon he rearranged his bed (вследствие чего он перенес свою постель), spreading it down close to the calf (расстелив ее вблизи теленка); then he cuddled himself (затем он свернулся калачиком) up to the calf's back (прижавшись к спине теленка), drew the covers up over himself and his friend (натянул покрывала на себя и своего друга), and in a minute or two (и через минуту-другую) was as warm and comfortable (был = стал таким же теплым и благоустроенным = ему стало так же тепло и уютно) as he had ever been in the downy couches (как он когда-либо бывал в пуховых постелях) of the regal palace of Westminster (королевского дворца Вестминстера).
Pleasant thoughts came at once (приятные мысли пришли сразу); life took on a cheerfuler seeming (жизнь приняла более радостную видимость; to take on — принимать: «брать на»). He was free of the bonds of servitude and crime (он был свободен от уз порабощения и преступления), free of the companionship of base and brutal outlaws (свободен от товарищества гнусных и жестоких изгоев); he was warm (он был теплый = ему было тепло), he was sheltered (он был укрыт = в укрытии); in a word (одним словом), he was happy (он был счастлив). The night wind was rising (ночной ветер поднимался); it swept by in fitful gusts (он проносился мимо порывистыми шквалами; to sweep by — проноситься) that made the old barn quake and rattle (которые заставляли старый сарай дрожать и трещать), then its forces died down at intervals (потом его сила затухала временами; to die down — затухать), and went moaning and wailing (и продолжали стонать и выть; to go — идти, продолжать) around corners and projections (за углами и выступами) — but it was all music to the king (но это было все музыкой для короля), now that he was snug and comfortable (теперь, когда ему было удобно и комфортно); let it blow and rage (пусть он = ветер дует и свирепствует), let it batter and bang (пусть он колотит и бьет), let it moan and wail (воет и стонет), he minded it not (он = король не имел ничего против этого), he only enjoyed it (он только наслаждался этим). He merely snuggled the closer to his friend (он просто прижался еще плотнее к своему другу), in a luxury of warm contentment (в роскоши теплого довольства), and drifted blissfully out of consciousness (и уплыл блаженно вон из сознания; to drift — дрейфовать) into a deep and dreamless sleep (в глубокий и лишенный сновидений сон) that was full of serenity and peace (который был полон безмятежности и покоя). The distant dogs howled (далекие собаки выли), the melancholy kine complained (меланхоличные коровы жаловались); and the winds went on raging (а ветры продолжали бушевать; to go on — продолжать), whilst furious sheets of rain drove along the roof (пока яростные пелены дождя неслись по крыше; to drive — везти, быстро двигаться); but the majesty of England slept on undisturbed (но Величество Англии спал дальше, непотревоженный; to sleep — спать), and the calf did the same (и теленок делал то же самое), it being a simple creature (он будучи = так как он был простым созданием) and not easily troubled by storms (и не легко расстраиваемый бурями = и его трудно было обеспокоить бурей) or embarrassed by sleeping with a king (или смущаемый тем, чтобы спать вместе с королем).
superstitious [su:p**st***s], society [s**sa**t*], melancholy [*mel*nk*l*]
The king was cordially ashamed of himself for having gotten all that fright and misery out of so paltry a matter as a slumbering calf; but he need not have felt so about it, for it was not the calf that frightened him but a dreadful non-existent something which the calf stood for; and any other boy, in those old superstitious times, would have acted and suffered just as he had done.
The king was not only delighted to find that the creature was only a calf, but delighted to have the calf's company; for he had been feeling so lonesome and friendless that the company and comradeship of even this humble animal was welcome. And he had been so buffeted, so rudely entreated by his own kind, that it was a real comfort to him to feel that he was at last in the society of a fellow-creature that had at least a soft heart and a gentle spirit, whatever loftier attributes might be lacking. So he resolved to waive rank and make friends with the calf.
While stroking its sleek, warm back — for it lay near him and within easy reach — it occurred to him that this calf might be utilized in more ways than one. Whereupon he rearranged his bed, spreading it down close to the calf; then he cuddled himself up to the calf's back, drew the covers up over himself and his friend, and in a minute or two was as warm and comfortable as he had ever been in the downy couches of the regal palace of Westminster.
Pleasant thoughts came at once; life took on a cheerfuler seeming. He was free of the bonds of servitude and crime, free of the companionship of base and brutal outlaws; he was warm, he was sheltered; in a word, he was happy. The night wind was rising; it swept by in fitful gusts that made the old barn quake and rattle, then its forces died down at intervals, and went moaning and wailing around corners and projections — but it was all music to the king, now that he was snug and comfortable; let it blow and rage, let it batter and bang, let it moan and wail, he minded it not, he only enjoyed it. He merely snuggled the closer to his friend, in a luxury of warm contentment, and drifted blissfully out of consciousness into a deep and dreamless sleep that was full of serenity and peace. The distant dogs howled, the melancholy kine complained; and the winds went on raging, whilst furious sheets of rain drove along the roof; but the majesty of England slept on undisturbed, and the calf did the same, it being a simple creature and not easily troubled by storms or embarrassed by sleeping with a king.
CHAPTER XIX (Глава девятнадцатая)
WHEN the king awoke in the early morning (когда король проснулся ранним утром; to awake — просыпаться), he found that a wet but thoughtful rat (он обнаружил, что одна мокрая, но сообразительная крыса) had crept into the place during the night (забралась в помещение в течение ночи; to creep — ползти) and made a cozy bed for itself in his bosom (и устроила уютную постельку для себя у него на груди). Being disturbed now (будучи потревоженной теперь), it scampered away (она улизнула). The boy smiled, and said (мальчик улыбнулся и сказал), 'Poor fool, why so fearful (бедная глупышка, почему такая боязливая)* I am as forlorn as thou (я так же несчастен, как ты). 'Twould be a shame in me (было бы стыдно мне) to hurt the helpless (обижать беззащитную), who am myself so helpless (кто сам так беззащитен). Moreover (более того), I owe you thanks for a good omen (я обязан тебе благодарностью за хорошее предзнаменование); for when a king has fallen so low (ибо когда король пал так низко; to fall — падать) that the very rats do make a bed of him (что даже крысы делают постель из него; very — (тот) сам(ый)), it surely meaneth (это точно означает) that his fortunes be upon the turn (что его судьба на повороте = должна скоро перемениться), since it is plain he can no lower go (так как ясно, что он не может пасть ниже).'
He got up (он встал; to get up — вставать) and stepped out of the stall (и вышел из стойла; to step — ступать), and just then (и прямо тогда) he heard the sound of children's voices (он услышал звук детских голосов; to hear — слышать). The barn door opened (дверь сарая открылась) and a couple of little girls came in (и пара маленьких девочек вошла внутрь). As soon as they saw him (как только они увидели его) their talking and laughing ceased (их разговор и смех прекратились), and they stopped and stood still (и они остановились и встали неподвижно), gazing at him with strong curiosity (уставившись на него с сильным любопытством); they presently began to whisper together (они вскоре начали шептать вместе = перешептываться,) then they approached nearer (затем они подошли ближе), and stopped again to gaze and whisper (и остановились снова, чтобы глазеть и шептаться). By and by they gathered courage (постепенно они набрались смелости) and began to discuss him aloud (и начали обсуждать его вслух). One said (одна сказала):
'He hath a comely face (у него привлекательное лицо).'
The other added (вторая добавила):
'And pretty hair (и прелестные волосы).'
'But is ill clothed enow (но плохо одет достаточно).'
'And how starved he looketh (а каким голодным он выглядит).'
They came still nearer (они подошли еще ближе), sidling shyly around and about him (топчась застенчиво вокруг него), examining him minutely (изучая его подробно) from all points (со всех точек), as if he were some strange new kind of animal (как если бы он был каким-нибудь странным новым видом животного; to be — быть); but warily and watchfully the while (но опасливо и зорко в то же время), as if they half feared (как если бы они наполовину боялись) he might be a sort of animal (что он мог бы быть неким видом животного) that would bite (которое может укусить), upon occasion (при случае). Finally they halted before him (наконец они остановились перед ним), holding each other's hands for protection (держа друг друга за руки для защиты; each other — друг друга), and took a good satisfying stare (и взяли хороший удовлетворяющий взгляд) with their innocent eyes (своими невинными глазами); then one of them plucked up all her courage (затем одна из них собрала всю свою смелость) and inquired with honest directness (и спросила с честной прямотой):
'Who art thou, boy (кто ты, мальчик)*'
'I am the king (я король),' was the grave answer (был важный ответ).
The children gave a little start (дети слегка вздрогнули; start — вздрагивание, рывок), and their eyes spread themselves wide open (и их глаза раскрылись сами широко) and remained so (и оставались такими) during a speechless half-minute (в течение безмолвной полминуты). Then curiosity broke the silence (затем любопытство нарушило тишину; to break — ломать):
'The king (король)* What king (какой король)*'
'The king of England (король Англии).'
The children looked at each other (дети посмотрели друг на друга) — then at him (затем на него) — then at each other again (затем друг на друга снова) — wonderingly, perplexedly (недоумевающе, озадаченно) — then one said (затем одна сказала):
'Didst hear him, Margery (ты слышала его, Марджери)* — he saith he is the king (он говорит, что он король). Can that be true (может ли это быть правдой; true — истинный)*'
'How can it be else but true, Prissy (как может это быть иным, нежели правдой, Присси)* Would he say a lie (сказал ли бы он ложь)* For look you, Prissy (потому что смотри, Присси), an it were not true (если бы это не было правдой), it would be a lie (это была бы ложь). It surely would be (это точно была бы /ложь/). Now think on't (теперь поразмысли над этим; on’t = on it). For all things that be not true, be lies (ибо все вещи, которые не правдивы, суть ложь) — thou canst make naught else out of it (ты не можешь сделать ничего другого из этого = с этим уж ничего не поделаешь).'
It was a good, tight argument (это был хороший, непроницаемый = неоспоримый довод), without a leak in it anywhere (без единой протечки в нем где-либо = без единого слабого места); and it left Prissy's half-doubts not a leg to stand on (и он не оставил полусомнениям Присси ни одной ноги, чтобы стоять на /ней/ = разнес их в пух и прах). She considered a moment (она поразмышляла минутку), then put the king upon his honor (затем положилась на честность короля: «поставила королю на его честь») with the simple remark (простым замечанием):
'If thou art truly the king (если ты воистину король), then I believe thee (тогда я верю тебе).'
'I am truly the king (я воистину король).'
bosom [*buz*m], minutely [ma**nju:tl*], spread [spred]
WHEN the king awoke in the early morning, he found that a wet but thoughtful rat had crept into the place during the night and made a cozy bed for itself in his bosom. Being disturbed now, it scampered away. The boy smiled, and said, 'Poor fool, why so fearful* I am as forlorn as thou. 'Twould be a shame in me to hurt the helpless, who am myself so helpless. Moreover, I owe you thanks for a good omen; for when a king has fallen so low that the very rats do make a bed of him, it surely meaneth that his fortunes be upon the turn, since it is plain he can no lower go.'
He got up and stepped out of the stall, and just then he heard the sound of children's voices. The barn door opened and a couple of little girls came in. As soon as they saw him their talking and laughing ceased, and they stopped and stood still, gazing at him with strong curiosity; they presently began to whisper together, then they approached nearer, and stopped again to gaze and whisper. By and by they gathered courage and began to discuss him aloud. One said:
'He hath a comely face.'
The other added:
'And pretty hair.'
'But is ill clothed enow.'
'And how starved he looketh.'
They came still nearer, sidling shyly around and about him, examining him minutely from all points, as if he were some strange new kind of animal; but warily and watchfully the while, as if they half feared he might be a sort of animal that would bite, upon occasion. Finally they halted before him, holding each other's hands for protection, and took a good satisfying stare with their innocent eyes; then one of them plucked up all her courage and inquired with honest directness:
'Who art thou, boy*'
'I am the king,' was the grave answer.
The children gave a little start, and their eyes spread themselves wide open and remained so during a speechless half-minute. Then curiosity broke the silence:
'The king* What king*'
'The king of England.'
The children looked at each other — then at him — then at each other again — wonderingly, perplexedly — then one said:
'Didst hear him, Margery* — he saith he is the king. Can that be true*'
'How can it be else but true, Prissy* Would he say a lie* For look you, Prissy, an it were not true, it would be a lie. It surely would be. Now think on't. For all things that be not true, be lies — thou canst make naught else out of it.'
It was a good, tight argument, without a leak in it anywhere; and it left Prissy's half-doubts not a leg to stand on. She considered a moment, then put the king upon his honor with the simple remark:
'If thou art truly the king, then I believe thee.'
'I am truly the king.'
This settled the matter (это уладило вопрос). His majesty's royalty was accepted (королевский статус его величества был принят) without further question or discussion (без дальнейших расспросов и обсуждения), and the two little girls began at once to inquire (и две маленькие девочки начали сразу же выспрашивать) into how he came to be where he was (о том, как он дошел до того, чтобы оказаться там, где он был), and how he came to be so unroyally clad (и как он дошел до того, чтобы быть так не по-королевски одетым), and whither he was bound (и куда он собирался; bound — намеревающийся), and all about his affairs (и все о его делах). It was a mighty relief to him (это было великим облегчением для него) to pour out his troubles (излить свои несчастья) where they would not be scoffed at or doubted (где они не были бы высмеяны или подвергнуты сомнениям; to scoff at — смеяться над; to doubt — сомневаться); so he told his tale with feeling (так что он рассказал свою историю с чувством; to tell — рассказывать), forgetting even his hunger for the time (забыв даже свой голод на время); and it was received with the deepest and tenderest sympathy (и она была принята с глубочайшим и нежнейшим сочувствием) by the gentle little maids (кроткими маленькими девами). But when he got down to his latest experiences (но когда он принялся за свои последние переживания; to get down — засесть за что-то) and they learned how long he had been without food (и они узнали, как долго он был без еды; to be — быть), they cut him short (они прервали его; to cut — резать; short — короткий) and hurried him away to the farmhouse (и поторопили его прочь к фермерскому дому) to find a breakfast for him (чтобы найти завтрак для него).
The king was cheerful and happy now (король был бодрый и веселый теперь), and said to himself (и сказал себе), 'When I am come to mine own again (когда я приду к своему собственному снова = вернусь к своему положению), I will always honor little children (я всегда буду чтить маленьких детей), remembering how that these trusted me (помня, как вот эти доверились мне) and believed in me in my time of trouble (и поверили в меня в мое время бед); whilst they that were older (в то время как те, кто были старше), and thought themselves wiser (и полагали себя мудрее), mocked at me (смеялись надо мной) and held me for a liar (и держали меня за лгуна = считали меня лгуном; to hold).'
The children's mother received the king kindly (мать детей приняла короля доброжелательно), and was full of pity (и была полна жалости); for his forlorn condition (так как его жалкое состояние) and apparently crazed intellect (и очевидно поврежденный ум) touched her womanly heart (тронули ее женское сердце). She was a widow (она была вдовой), and rather poor (и весьма бедной); consequently she had seen trouble enough to enable her (следовательно, она видала бед достаточно, чтобы сделать ее способной) to feel for the unfortunate (сочувствовать злосчастным). She imagined (она вообразила) that the demented boy (что помешавшийся мальчик) had wandered away from his friends or keepers (отбился от своих друзей и опекунов); so she tried to find out (так что она попыталась выяснить) whence he had come (откуда он пришел), in order that she might take measures to return him (с целью, чтобы она могла принять меры, чтобы вернуть его); but all her references to neighbouring towns and villages (но все ее упоминания соседних городов и деревень), and all her inquiries in the same line (и все ее расспросы в этом же направлении), went for nothing (ушли ни за что = пропали впустую) — the boy's face (лицо мальчика), and his answers, too (и его ответы тоже), showed that the things she was talking of (показывали, что вещи, о которых она говорила) were not familiar to him (не были знакомы ему). He spoke earnestly and simply (он говорил серьезно и просто; to speak — говорить) about court matters (о придворных делах); and broke down (и всплакнул; to break down — ломать(ся), терять самообладание), more than once (больше чем раз), when speaking of the late king 'his father' (говоря о покойном короле «своем отце»); but whenever the conversation changed to baser topics (но когда бы разговор ни менялся = переходил на более простые темы), he lost interest and became silent (он терял интерес и становился молчаливым; to lose — терять; to become — становиться).
The woman was mightily puzzled (женщина была весьма озадачена); but she did not give up (но она не сдалась). As she proceeded with her cooking (пока она продолжала со своей готовкой), she set herself to contriving devices (она пускалась на придумывание трюков; to set to — приниматься за что-то; to contrive — изобретать) to surprise the boy into betraying his real secret (чтобы застать мальчика врасплох в то, чтобы выдать свою настоящую тайну = чтобы хитростью заставить мальчика выдать свою настоящую тайну; to surprise — удивить, взять врасплох; to betray — выдать, предать). She talked about cattle (она говорила о скоте) — he showed no concern (он не выказывал никакого интереса); then about sheep (затем об овцах) — the same result (тот же результат) — so her guess that he had been a shepherd boy (так что ее догадка, что он раньше был пастушком) was an error (была ошибкой); she talked about mills (она говорила о мельницах); and about weavers (и о ткачах), tinkers (лудильщиках), smiths (кузнецах), trades and tradesmen (торговле и купцах) of all sorts (всех сортов); and about Bedlam (и о Бедламе /сумасшедшем доме/), and jails (и тюрьмах), and charitable retreats (и благотворительных приютах); but no matter (но независимо от этого), she was baffled (она была сбита с толку) at all points (по всем пунктам). Not altogether, either (не совсем, все же); for she argued (ибо она утверждала) that she had narrowed the thing down (что она сузила вещь = поиски; to narrow down — сузить) to domestic service (до домашней службы). Yes, she was sure (да, она была уверена) she was on the right track now (что она была на правильном пути теперь) — he must have been a house-servant (он, должно быть, раньше был домашней прислугой). So she led up to that (так что она повела к этому; to lead up — вести к чему-то). But the result was discouraging (но результат был разочаровывающий). The subject of sweeping appeared to weary him (вопрос подметания, казалось, утомляет его); fire-building failed to stir him (разжигание огня не смогло расшевелить его; to fail — не смочь); scrubbing and scouring (оттирание и чистка) awoke no enthusiasm (не пробудила никакого энтузиазма; to awake — будить, просыпаться). Then the goodwife touched (затем хозяйка коснулась), with a perishing hope (с умирающей надеждой), and rather as a matter of form (и скорее для формы), upon the subject of cooking (вопроса готовки). To her surprise (к ее удивлению), and her vast delight (и ее вящей радости), the king's face lighted at once (лицо короля осветилось сразу же)! Ah, she had hunted him down at last (ах, она поймала его наконец; to hunt down — затравить; to hunt — охотиться), she thought (она подумала); and she was right proud, too (и она была очень горда тоже), of the devious shrewdness (той хитроумной проницательностью) and tact (и тактом) which had accomplished it (которые совершили это).
relief [r**li:f], imagine [**m*G*n], enthusiasm [*n**ju:z**z(*)m]
This settled the matter. His majesty's royalty was accepted without further question or discussion, and the two little girls began at once to inquire into how he came to be where he was, and how he came to be so unroyally clad, and whither he was bound, and all about his affairs. It was a mighty relief to him to pour out his troubles where they would not be scoffed at or doubted; so he told his tale with feeling, forgetting even his hunger for the time; and it was received with the deepest and tenderest sympathy by the gentle little maids. But when he got down to his latest experiences and they learned how long he had been without food, they cut him short and hurried him away to the farmhouse to find a breakfast for him.
The king was cheerful and happy now, and said to himself, 'When I am come to mine own again, I will always honor little children, remembering how that these trusted me and believed in me in my time of trouble; whilst they that were older, and thought themselves wiser, mocked at me and held me for a liar.'
The children's mother received the king kindly, and was full of pity; for his forlorn condition and apparently crazed intellect touched her womanly heart. She was a widow, and rather poor; consequently she had seen trouble enough to enable her to feel for the unfortunate. She imagined that the demented boy had wandered away from his friends or keepers; so she tried to find out whence he had come, in order that she might take measures to return him; but all her references to neighbouring towns and villages, and all her inquiries in the same line, went for nothing — the boy's face, and his answers, too, showed that the things she was talking of were not familiar to him. He spoke earnestly and simply about court matters; and broke down, more than once, when speaking of the late king 'his father'; but whenever the conversation changed to baser topics, he lost interest and became silent.
The woman was mightily puzzled; but she did not give up. As she proceeded with her cooking, she set herself to contriving devices to surprise the boy into betraying his real secret. She talked about cattle — he showed no concern; then about sheep — the same result — so her guess that he had been a shepherd boy was an error; she talked about mills; and about weavers, tinkers, smiths, trades and tradesmen of all sorts; and about Bedlam, and jails, and charitable retreats; but no matter, she was baffled at all points. Not altogether, either; for she argued that she had narrowed the thing down to domestic service. Yes, she was sure she was on the right track now — he must have been a house-servant. So she led up to that. But the result was discouraging. The subject of sweeping appeared to weary him; fire-building failed to stir him; scrubbing and scouring awoke no enthusiasm. Then the goodwife touched, with a perishing hope, and rather as a matter of form, upon the subject of cooking. To her surprise, and her vast delight, the king's face lighted at once! Ah, she had hunted him down at last, she thought; and she was right proud, too, of the devious shrewdness and tact which had accomplished it.
Her tired tongue (ее уставший язык) got a chance to rest now (получил шанс = возможность отдохнуть теперь; to get — получать); for the king's (ибо /язык/ короля), inspired by gnawing hunger (вдохновленный грызущим голодом) and the fragrant smells (и душистыми запахами) that came from the sputtering pots and pans (которые исходили от бурлящих горшков и сковород), turned itself loose (развязался: «обратил = сделал себя свободным»; loose — развязанный) and delivered itself up (и сдался = и расщедрился) to such an eloquent dissertation (на столь красноречивое рассуждение) upon certain toothsome dishes (о некоторых лакомых блюдах), that within three minutes the woman said to herself (что в три минуты женщина сказала себе), 'Of a truth I was right (поистине я была права) — he hath holpen in a kitchen (он помогал на кухне; holpen — устар. форма от to help — помогать)!' Then he broadened his bill of fare (затем он расширил свое меню: «список кушаний»), and discussed it with such appreciation and animation (и обсуждал его с таким пониманием и воодушевлением), that the goodwife said to herself (что хозяйка сказала себе), 'Good lack (Боже мой — устар.)! how can he know so many dishes (как может он знать так много блюд), and so fine ones withal (да таких утонченных к тому же)* For these belong only upon the tables of the rich and great (ведь им место только на столах богатых и великих; to belong — принадлежать, быть «своим»). Ah, now I see (ах, теперь я вижу = понимаю)! ragged outcast as he is (оборванный изгой как он есть = хоть он и оборванный изгой), he must have served in the palace (он, должно быть, служил во дворце) before his reason went astray (прежде чем его ум сбился с пути; astray — заблудившись); yes, he must have helped in the very kitchen of the king himself (да, он, должно быть, помогал аж в кухне самого короля; very — сам)! I will test him (я испытаю его).'
Full of eagerness to prove her sagacity (полная рвения доказать свою проницательность), she told the king to mind the cooking a moment (она сказала королю присмотреть за готовкой; to tell — сказать) — hinting that he might manufacture and add a dish or two (намекая, что он мог бы изготовить и добавить блюдо-другое: «блюдо или два»), if he chose (если бы он выбрал = захотел; to choose — выбирать) — then she went out of the room (затем она вышла вон из кухни) and gave her children a sign to follow after (и подала своим детям знак следовать за /ней/). The king muttered (король пробормотал):
'Another English king had a commission like to this (другой английский король получил поручение, схожее с этим), in a bygone time (в былые времена) — it is nothing against my dignity (это ничто против моего достоинства = не вредит моему достоинству) to undertake an office (предпринять службу) which the great Alfred stooped to assume (до которой великий Альфред снизошел, чтобы принять). But I will try to better serve my trust (но я постараюсь лучше обслужить = исполнить мое обязательство) than he (чем он); for he let the cakes burn (так как он позволил пирогам сгореть; to let — позволять).'
The intent was good (это намерение было добрым), but the performance was not answerable to it (но исполнение не было соответственно ему); for this king, like the other one (ибо этот король, как и другой), soon fell into deep thinkings (скоро упал = погрузился в глубокие размышления; to fall — падать) concerning his vast affairs (касательно его значительных дел), and the same calamity resulted (и то же бедствие приключилось) — the cookery got burned (стряпня подгорела: «сделалась подгоревшей»). The woman returned in time to save the breakfast from entire destruction (женщина вернулась вовремя, чтобы спасти завтрак от полного уничтожения); and she promptly brought the king out of his dreams (и она живо вывела короля из мечтаний; to bring — приносить) with a brisk and cordial tongue-lashing (резким и сердечным ругательством; tongue — язык; to lash — хлестать). Then (затем), seeing how troubled he was over his violated trust (видя, как расстроен он был из-за своего нарушенного долга), she softened at once (он смягчилась сразу) and was all goodness and gentleness toward him (и была вся доброта и мягкость к нему).
The boy made a hearty and satisfying meal (мальчик сделал = съел добрую и удовлетворяющую еду), and was greatly refreshed (и был сильно освежен) and gladdened by it (и обрадован ею). It was a meal which was distinguished by this curious feature (это была трапеза, которая была замечательна такой любопытной чертой = особенностью; to distinguish — различать), that rank was waived on both sides (что звания были отвергнуты с обеих сторон); yet neither recipient of the favor was aware that it had been extended (при этом никакой получатель этой милости не осознавал, что она была оказана). The goodwife had intended to feed this young tramp (хозяйка сперва намеревалась накормить этого маленького бродягу) with broken victuals in a corner (испорченной едой = объедками в углу), like any other tramp (как любого другого бродягу), or like a dog (или как собаку); but she was so remorseful (но она была так полна раскаяния; remorse — раскаяние) for the scolding (за нагоняй) she had given him (который она дала = устроила ему), that she did what she could to atone for it (что она сделала что могла, чтобы загладить это) by allowing him to sit at the family table (позволив ему сесть за семейный стол) and eat with his betters (и есть с вышестоящими; better — более хороший), on ostensible terms of equality with them (на мнимых условиях равенства с ними; ostensible — показной; мнимый); and the king (а король), on his side (со своей стороны), was so remorseful (был так полон раскаяния) for having broken his trust (за то, что нарушил свой долг = не оправдал доверия), after the family had been so kind to him (после того как эта семья была так добра к нему), that he forced himself (что он заставил себя) to atone for it (загладить это) by humbling himself to the family level (принизив себя = снизойдя до уровня семьи), instead of requiring (вместо того чтобы требовать; to require — требовать) the woman and her children to stand (чтобы женщина и ее дети стояли) and wait upon him (и прислуживали ему) while he occupied their table (пока он занимал их стол) in the solitary state (в уединении: «обособленном состоянии») due his birth and dignity (подобаемом его рождению = ему по рождению и достоинству). It does us all good (это делает нам всем добро = хорошо) to unbend sometimes (расслабиться = отбросить чопорность иногда). This good woman was made happy all the day long (эта добрая женщина была сделана счастлива на весь день) by the applauses she got out of herself (одобрением, которое она получила из = от себя) for her magnanimous condescension to a tramp (за свое великодушное снисхождение к маленькому бродяге); and the king was just as self-complacent (а король был точно так же доволен собой) over his gracious humility toward a humble peasant woman (из-за своего милостивого смирения перед простой крестьянкой; toward — к).
gnaw [nO:], performance [p**fO:m*ns], recipient [ri*s*p**nt]
Her tired tongue got a chance to rest now; for the king's, inspired by gnawing hunger and the fragrant smells that came from the sputtering pots and pans, turned itself loose and delivered itself up to such an eloquent dissertation upon certain toothsome dishes, that within three minutes the woman said to herself, 'Of a truth I was right- he hath holpen in a kitchen!' Then he broadened his bill of fare, and discussed it with such appreciation and animation, that the goodwife said to herself, 'Good lack! how can he know so many dishes, and so fine ones withal* For these belong only upon the tables of the rich and great. Ah, now I see! ragged outcast as he is, he must have served in the palace before his reason went astray; yes, he must have helped in the very kitchen of the king himself! I will test him.'
Full of eagerness to prove her sagacity, she told the king to mind the cooking a moment — hinting that he might manufacture and add a dish or two, if he chose — then she went out of the room and gave her children a sign to follow after. The king muttered:
'Another English king had a commission like to this, in a bygone time — it is nothing against my dignity to undertake an office which the great Alfred stooped to assume. But I will try to better serve my trust than he; for he let the cakes burn.'
The intent was good, but the performance was not answerable to it; for this king, like the other one, soon fell into deep thinkings concerning his vast affairs, and the same calamity resulted — the cookery got burned. The woman returned in time to save the breakfast from entire destruction; and she promptly brought the king out of his dreams with a brisk and cordial tongue-lashing. Then, seeing how troubled he was over his violated trust, she softened at once and was all goodness and gentleness toward him.
The boy made a hearty and satisfying meal, and was greatly refreshed and gladdened by it. It was a meal which was distinguished by this curious feature, that rank was waived on both sides; yet neither recipient of the favor was aware that it had been extended. The goodwife had intended to feed this young tramp with broken victuals in a corner, like any other tramp, or like a dog; but she was so remorseful for the scolding she had given him, that she did what she could to atone for it by allowing him to sit at the family table and eat with his betters, on ostensible terms of equality with them; and the king, on his side, was so remorseful for having broken his trust, after the family had been so kind to him, that he forced himself to atone for it by humbling himself to the family level, instead of requiring the woman and her children to stand and wait upon him while he occupied their table in the solitary state due his birth and dignity. It does us all good to unbend sometimes. This good woman was made happy all the day long by the applauses she got out of herself for her magnanimous condescension to a tramp; and the king was just as self-complacent over his gracious humility toward a humble peasant woman.
When breakfast was over (когда завтрак был закончен), the housewife told the king to wash up the dishes (хозяйка сказала королю помыть блюда = посуду; to tell — сказать). This command was a staggerer (это распоряжение было сильным ударом) for a moment (на минуту), and the king came near rebelling (и король был готов взбунтоваться; to come near — подойти близко; to rebel — бунтовать); but then he said to himself (но затем он сказал себе), 'Alfred the Great watched the cakes (Альфред Великий присматривал за пирогами); doubtless he would have washed the dishes, too (без сомнения, он бы помыл посуду тоже) — therefore will I essay it (следовательно, я попробую это).'
He made a sufficiently poor job of it (он сделал достаточно плохую работу из этого); and to his surprise, too (и к своему удивлению к тому же), for the cleaning of wooden spoons and trenchers (ибо очистка деревянных ложек и подносов) had seemed an easy thing to do (казалась легким делом: «легкой вещью чтобы сделать»). It was a tedious and troublesome piece of work (это была нудная и трудная работа), but he finished it at last (но он закончил ее наконец). He was becoming impatient (он становился нетерпеливым = ему не терпелось) to get away on his journey now (отправиться в свое путешествие сейчас; to get away — удрать, уйти, отправиться); however he was not to lose (однако ему не было суждено лишиться; to lose — терять) this thrifty dame's society (общества этой хозяйственной дамы) so easily (так легко). She furnished him some little odds and ends of employment (она снабжала его всякой мелкой работой; odds and ends — всякая всячина), which he got through with (через которые он продирался) after a fair fashion (на добросовестный манер) and with some credit (и с некоторой честью = успехом). Then she set him and the little girls to paring some winter apples (затем она приставила его и маленьких девочек к очищению каких-то зимних яблок); but he was so awkward at this service (но он был так неловок на этой службе) that she retired him from it (что она уволила его от нее) and gave him a butcher-knife to grind (и дала ему мясницкий нож — наточить). Afterward she kept him (после она удерживала его = поручила ему; to keep — хранить) carding wool (чесать шерсть) until he began to think (пока он не начал думать) he had laid the good King Alfred about far enough in the shade (что положил = оставил Короля Альфреда достаточно далеко в тени) for the present (пока что: «для настоящего времени»), in the matter of showy menial heroisms (в деле показного лакейского героизма = подвигов) that would read picturesquely in story-books and histories (которые будут читаться колоритно в книгах сказок и исторических трудах), and so he was half minded to resign (и поэтому он был наполовину настроен уйти в отставку). And when, just after the noonday dinner (и когда сразу после полуденного обеда), the goodwife gave him a basket of kittens to drown (хозяйка дала ему корзинку котят — утопить), he did resign (он действительно уволился: «сделал уволиться»). At least he was just going to resign (по крайней мере, он как раз собирался удалиться; to be going to — собираться сделать что-то) — for he felt that he must draw the line somewhere (ибо он чувствовал, что должен провести черту = положить предел где-то; to feel — чувствовать), and it seemed to him (и казалось ему) that to draw it at kitten-drowning (что провести ее = черту на затоплении котят) was about the right thing (было примерно то что надо: «правильная вещь») — when there was an interruption (когда появилось препятствие). The interruption was John Canty (препятствием был Джон Кэнти) — with a peddler's pack on his back (с коробом разносчика на спине) — and Hugo (и Хьюго)!
The king discovered these rascals (король обнаружил этих негодяев) approaching the front gate (приближающимися к передним воротам) before they had had a chance to see him (прежде чем они имели шанс увидеть его); so he said nothing about drawing the line (так что он не сказал ничего о том, чтобы провести черту), but took up his basket of kittens (но подхватил свою корзинку с котятами) and stepped quietly out the back way (и вышел тихо наружу через заднюю дверь), without a word (без единого слова). He left the creatures in an outhouse (он оставил этих созданий = котят в сарае; to leave — оставлять, покидать), and hurried on (и поспешил дальше) into a narrow lane at the rear (по узкому переулку сзади).
tedious [*t*:d**s], grind [gra*nd], picturesque [p*kt***resk]
When breakfast was over, the housewife told the king to wash up the dishes. This command was a staggerer for a moment, and the king came near rebelling; but then he said to himself, 'Alfred the Great watched the cakes; doubtless he would have washed the dishes, too — therefore will I essay it.'
He made a sufficiently poor job of it; and to his surprise, too, for the cleaning of wooden spoons and trenchers had seemed an easy thing to do. It was a tedious and troublesome piece of work, but he finished it at last. He was becoming impatient to get away on his journey now; however he was not to lose this thrifty dame's society so easily. She furnished him some little odds and ends of employment, which he got through with after a fair fashion and with some credit. Then she set him and the little girls to paring some winter apples; but he was so awkward at this service that she retired him from it and gave him a butcher-knife to grind. Afterward she kept him carding wool until he began to think he had laid the good King Alfred about far enough in the shade for the present, in the matter of showy menial heroisms that would read picturesquely in story-books and histories, and so he was half minded to resign. And when, just after the noonday dinner, the goodwife gave him a basket of kittens to drown, he did resign. At least he was just going to resign — for he felt that he must draw the line somewhere, and it seemed to him that to draw it at kitten-drowning was about the right thing — when there was an interruption. The interruption was John Canty- with a peddler's pack on his back — and Hugo!
The king discovered these rascals approaching the front gate before they had had a chance to see him; so he said nothing about drawing the line, but took up his basket of kittens and stepped quietly out the back way, without a word. He left the creatures in an outhouse, and hurried on into a narrow lane at the rear.
CHAPTER XX (Глава двадцатая)
THE high hedge hid him from the house now (высокая изгородь скрывала его от дома теперь; to hide — прятать); and so (и вот), under the impulse of a deadly fright (под импульсом/побуждением смертельного страха = подгоняемый смертельным стахом), he let out all his forces (он выпустил наружу все свои силы; to let — пускать, позволять) and sped toward a wood (и поспешил к лесу; to speed — спешить) in the distance (в отдалении). He never looked back (он никогда не смотрел назад = так и не оглянулся ни разу) until he had almost gained the shelter of the forest (пока он почти не достиг укрытия леса); then he turned and descried two figures in the distance (затем он обернулся и рассмотрел две фигуры в отдалении; to descry — рассмотреть, разглядеть, завидеть издалека). That was sufficient (это было достаточно); he did not wait to scan them critically (он не ждал, чтобы рассмотреть их критически = придирчиво, внимательно), but hurried on (но поспешил дальше), and never abated his pace (и ни разу не сбавил шага) till he was far within the twilight depths of the wood (пока он не оказался далеко в сумеречных глубинах леса). Then he stopped (тогда он остановился); being persuaded (будучи убежденным) that he was now tolerably safe (что он был теперь относительно в безопасности; tolerably — терпимо, сносно). He listened intently (он прислушался напряженно), but the stillness was profound and solemn (но тишина была глубокой и торжественной) — awful, even (величественной даже), and depressing to the spirits (и подавляющей для настроения = угнетающей). At wide intervals (через широкие промежутки времени) his straining ear (его напряженное ухо; to strain — напрягать(ся)) did detect sounds (отмечало звуки), but they were so remote (но они были такими отдаленными), and hollow, and mysterious (и глухими, и таинственными), that they seemed not to be real sounds (что они, казалось, не были настоящими звуками: «они казались не быть…»), but only the moaning and complaining ghosts of departed ones (но только стенающими и жалобными призраками былых; to depart — уходить). So the sounds were yet more dreary (так что эти звуки были еще более тоскливыми) than the silence which they interrupted (чем тишина, которую они нарушали).
It was his purpose (это было его намерением), in the beginning (в начале), to stay where he was (пробыть, где он находился), the rest of the day (остаток дня); but a chill soon invaded his perspiring body (но холод скоро вошел в его вспотевшее тело), and he was at last obliged (и он был наконец вынужден) to resume movement (возобновить движение) in order to get warm (с тем чтобы согреться: «сделаться теплым»). He struck straight through the forest (он направился напрямую через лес; to strike — бить; направляться), hoping to pierce to a road presently (надеясь пробиться к дороге вскоре; to pierce — пронзать), but he was disappointed in this (но он был разочарован в этом = безуспешно). He traveled on and on (он продвигался дальше и дальше); but the farther he went (но чем дальше он шел; to go — идти), the denser the wood became (тем гуще становился лес; to become — становиться; dense), apparently (очевидно = как казалось). The gloom began to thicken, by and by (мрак начал сгущаться вскоре), and the king realized (и король осознал) that the night was coming on (что ночь приближалась). It made him shudder (это заставило его вздрогнуть) to think of spending it (подумать о том чтобы провести ее = ночь) in such an uncanny place (в таком жутком месте); so he tried to hurry faster (так что он старался поспешать быстрее), but he only made the less speed (но он лишь сделал меньше скорость = двигался медленнее), for he could not now see well enough (так как он не мог теперь видеть достаточно хорошо) to choose his steps judiciously (чтобы выбирать свои шаги благоразумно); consequently he kept tripping over roots and tangling himself in vines and briers (следовательно, он и то и дело спотыкался о корни, запутывался во вьющихся стеблях и терновнике).
And how glad he was (и как рад он был) when at last he caught the glimmer of a light (когда наконец он уловил мерцание света; to catch — ловить)! He approached it warily (он приблизился к нему опасливо), stopping often (останавливаясь часто) to look about him (чтобы осмотреться: «посмотреть вокруг себя») and listen (и прислушаться). It came from an unglazed window-opening (он = свет исходил из незастекленного оконного отверстия; to open — открывать) in a little hut (в маленькой хижине). He heard a voice now (он услышал какой-то голос теперь; to hear — слышать), and felt a disposition to run and hide (и почувствовал расположение = желание убежать и спрятаться; to feel — чувствовать); but he changed his mind at once (но он изменил свои мысли = передумал сразу), for his voice was praying, evidently (так как его голос молился очевидно). He glided to the one window of the hut (он скользнул к единственному окну хижины), raised himself on tiptoe (поднял себя = поднялся на цыпочки), and stole a glance within (и украл взгляд = украдкой заглянул внутрь; to steal — красть). The room was small (комната была маленькой); its floor was the natural earth (ее пол был естественной землей), beaten hard by use (утрамбованной жестко использованием; to beat — бить); in a corner was a bed of rushes (в углу была постель из камыша) and a ragged blanket or two (и истрепанного одеяла или двух); near it was a pail, a cup, a basin (возле нее было ведро, чашка, миска), and two or three pots and pans (и два или три горшка и кастрюли); there was a short bench (там была короткая скамья) and a three-legged stool (и трехногий табурет); on the hearth (в очаге) the remains of a fagot fire (остатки огня из вязанки дров) were smoldering (дымились); before a shrine (перед распятием), which was lighted by a single candle (которое было освещено единственной свечой), knelt an aged man (стоял на коленях пожилой человек; to kneel — стоять на коленях), and on an old wooden box (а на старой деревянной коробке) at his side (у его бока = рядом с ним) lay an open book and a human skull (лежала открытая книга и человеческий череп; to lie — лежать). The man was of large, bony frame (этот человек был большого и костистого телосложения); his hair and whiskers (его волосы и борода) were very long and snowy white (были очень длинными и снежно-белыми); he was clothed in a robe of sheepskins (он был одет в рясу из овечьих шкур) which reached from his neck to his heels (которая доставала от его шеи до пят).
hermit [*h*:m*t], consequently [*kOns*kw*ntl*], human [*hju:m*n]
THE high hedge hid him from the house now; and so, under the impulse of a deadly fright, he let out all his forces and sped toward a wood in the distance. He never looked back until he had almost gained the shelter of the forest; then he turned and descried two figures in the distance. That was sufficient; he did not wait to scan them critically, but hurried on, and never abated his pace till he was far within the twilight depths of the wood. Then he stopped; being persuaded that he was now tolerably safe. He listened intently, but the stillness was profound and solemn- awful, even, and depressing to the spirits. At wide intervals his straining ear did detect sounds, but they were so remote, and hollow, and mysterious, that they seemed not to be real sounds, but only the moaning and complaining ghosts of departed ones. So the sounds were yet more dreary than the silence which they interrupted.
It was his purpose, in the beginning, to stay where he was, the rest of the day; but a chill soon invaded his perspiring body, and he was at last obliged to resume movement in order to get warm. He struck straight through the forest, hoping to pierce to a road presently, but he was disappointed in this. He traveled on and on; but the farther he went, the denser the wood became, apparently. The gloom began to thicken, by and by, and the king realized that the night was coming on. It made him shudder to think of spending it in such an uncanny place; so he tried to hurry faster, but he only made the less speed, for he could not now see well enough to choose his steps judiciously; consequently he kept tripping over roots and tangling himself in vines and briers.
And how glad he was when at last he caught the glimmer of a light! He approached it warily, stopping often to look about him and listen. It came from an unglazed window-opening in a little hut. He heard a voice now, and felt a disposition to run and hide; but he changed his mind at once, for his voice was praying, evidently. He glided to the one window of the hut, raised himself on tiptoe, and stole a glance within. The room was small; its floor was the natural earth, beaten hard by use; in a corner was a bed of rushes and a ragged blanket or two; near it was a pail, a cup, a basin, and two or three pots and pans; there was a short bench and a three-legged stool; on the hearth the remains of a fagot fire were smoldering; before a shrine, which was lighted by a single candle, knelt an aged man, and on an old wooden box at his side lay an open book and a human skull. The man was of large, bony frame; his hair and whiskers were very long and snowy white; he was clothed in a robe of sheepskins which reached from his neck to his heels.
'A holy hermit (святой отшельник)!' said the king to himself (сказал король себе); 'now am I indeed fortunate (теперь я действительно удачлив = мне повезло).'
The hermit rose from his knees (отшельник поднялся с колен; to rise — вставать); the king knocked (король постучал). A deep voice responded (низкий голос ответил):
'Enter (войдите)! — but leave sin behind (но оставьте грех позади = снаружи), for the ground whereon thou shalt stand is holy (ибо земля, на которой ты будешь стоять, священна)!'
The king entered, and paused (король вошел и остановился). The hermit turned a pair of gleaming, unrestful eyes upon him (отшельник повернул пару блестящих беспокойных глаз), and said (и сказал):
'Who art thou (кто ты)*'
'I am the king (я король),' came the answer (пришел = был ответ), with placid simplicity (со спокойной простотой).
'Welcome, king (добро пожаловать, король)!' cried the hermit (вскричал отшельник), with enthusiasm (с воодушевлением). Then (затем), bustling about with feverish activity (суетясь вокруг в лихорадочной деятельности), and constantly saying (и постоянно говоря) 'Welcome, welcome (добро пожаловать),' he arranged his bench (он поставил свою скамейку), seated the king on it (усадил короля на нее), by the hearth (у очага), threw some fagots on the fire (подбросил немного хвороста в огонь; to throw — кидать), and finally fell to pacing the floor (и наконец принялся измерять шагами комнату; to fall to — приниматься что-то делать: «упасть к»; to pace — шагать), with a nervous stride (нервной походкой).
'Welcome (добро пожаловать)! Many have sought sanctuary here (многие искали прибежища здесь), but they were not worthy (но они не были достойны), and were turned away (и были изгнаны: «обращены прочь»). But a king who casts his crown away (но король, который отбрасывает свою корону прочь), and despises the vain splendors of his office (и презирает суетные красоты своей службы), and clothes his body in rags (и одевает свое тело в лохмотья), to devote his life to holiness (чтобы посвятить свою жизнь святости) and the mortification of the flesh (и умерщвлению плоти) — he is worthy (он достоин), he is welcome (он желанен)! — here shall he abide all his days (здесь пребудет он все свои дни) till death come (пока смерть не придет).' The king hastened to interrupt and explain (король поспешил прервать и объяснить), but the hermit paid no attention to him (но отшельник не обращал никакого внимания на него; to pay attention — обращать внимание: «платить внимание») — did not even hear him apparently (даже не слышал его, очевидно), but went right on with his talk (но просто продолжал со своей речью = свою речь), with a raised voice and a growing energy (повышенным голосом и растущей энергией). 'And thou shalt be at peace here (и ты пребудешь в мире здесь). None shall find out thy refuge (никто не обнаружит твое убежище) to disquiet thee (чтобы беспокоить тебя) with supplications to return to that empty and foolish life (мольбами вернуться к той пустой и глупой жизни) which God hath moved thee to abandon (которую Бог сподвиг тебя оставить). Thou shalt pray here (ты будешь молиться здесь); thou shalt study the Book (ты будешь изучать Книгу); thou shalt meditate upon the follies and delusions of this world (ты будешь размышлять о безумствах и обольщениях этого мира), and upon the sublimities (и о величии) of the world to come (мира, которому суждено прийти); thou shalt feed upon crusts and herbs (ты будешь питаться черствым хлебом и травами), and scourge thy body with whips daily (и наказывать свое тело розгами ежедневно), to the purifying of thy soul (во очищение твоей души). Thou shalt wear a hair shirt (ты будешь носить власяницу) next thy skin (прямо на твоей коже); thou shalt drink water only (ты будешь пить только воду); and thou shalt be at peace (и ты пребудешь в мире); yes, wholly at peace (да, всецело в мире); for whoso comes to seek thee (ибо кто бы ни пришел искать тебя) shall go his way again baffled (уйдет своим путем назад, озадаченный); he shall not find thee (он не найдет тебя), he shall not molest thee (он не станет досаждать тебе).'
The old man (старик: «старый человек»), still pacing back and forth (все еще ходя взад- вперед), ceased to speak aloud (прекратил говорить громко), and began to mutter (и начал бормотать; to begin — начинать). The king seized this opportunity (король ухватился за эту возможность) to state his case (чтобы изложить свое дело); and he did it with an eloquence (и он сделал это с красноречием) inspired by uneasiness and apprehension (вдохновленным беспокойством и нехорошим предчувствием). But the hermit went on muttering (но отшельник продолжал бормотать; to go on — продолжать), and gave no heed (и не слушал: «не давал никакого внимания»). And still muttering (и, все еще бормоча), he approached the king and said, impressively (он приблизился к королю и сказал выразительно):
''Sh! I will tell you a secret (я скажу тебе тайну) !' He bent down (он наклонился: «согнулся вниз»; to bend — сгибаться) to impart it (чтобы сообщить ее), but checked himself (но замер: «проверил себя»), and assumed a listening attitude (и принял прислушивающуюся позу). After a moment or two (через минуту-другую) he went on tiptoe to the window-opening (он подошел на цыпочках к оконному отверстию), put his head out (высунул голову; to put out — высовывать: «ставить наружу») and peered around (и осмотрелся вокруг) in the gloaming (в сумерках), then came tiptoeing back again (затем пришел на цыпочках обратно снова), put his face close down to the king's (опустил свое лицо близко к (лицу) короля; to put down — опустить: «поставить вниз») and whispered (и прошептал):
'I am an archangel (я архангел)!'
placid [*pl*s*d], scourge [sk*:G], molest [m**lest]
'A holy hermit!' said the king to himself; 'now am I indeed fortunate.'
The hermit rose from his knees; the king knocked. A deep voice responded:
'Enter! — but leave sin behind, for the ground whereon thou shalt stand is holy!'
The king entered, and paused. The hermit turned a pair of gleaming, unrestful eyes upon him, and said:
'Who art thou*'
'I am the king,' came the answer, with placid simplicity.
'Welcome, king!' cried the hermit, with enthusiasm. Then, bustling about with feverish activity, and constantly saying 'Welcome, welcome,' he arranged his bench, seated the king on it, by the hearth, threw some fagots on the fire, and finally fell to pacing the floor, with a nervous stride.
'Welcome! Many have sought sanctuary here, but they were not worthy, and were turned away. But a king who casts his crown away, and despises the vain splendors of his office, and clothes his body in rags, to devote his life to holiness and the mortification of the flesh — he is worthy, he is welcome! — here shall he abide all his days till death come.' The king hastened to interrupt and explain, but the hermit paid no attention to him — did not even hear him apparently, but went right on with his talk, with a raised voice and a growing energy. 'And thou shalt be at peace here. None shall find out thy refuge to disquiet thee with supplications to return to that empty and foolish life which God hath moved thee to abandon. Thou shalt pray here; thou shalt study the Book; thou shalt meditate upon the follies and delusions of this world, and upon the sublimities of the world to come; thou shalt feed upon crusts and herbs, and scourge thy body with whips daily, to the purifying of thy soul. Thou shalt wear a hair shirt next thy skin; thou shalt drink water only; and thou shalt be at peace; yes, wholly at peace; for whoso comes to seek thee shall go his way again baffled; he shall not find thee, he shall not molest thee.'
The old man, still pacing back and forth, ceased to speak aloud, and began to mutter. The king seized this opportunity to state his case; and he did it with an eloquence inspired by uneasiness and apprehension. But the hermit went on muttering, and gave no heed. And still muttering, he approached the king and said, impressively:
''Sh! I will tell you a secret!' He bent down to impart it, but checked himself, and assumed a listening attitude. After a moment or two he went on tiptoe to the window-opening, put his head out and peered around in the gloaming, then came tiptoeing back again, put his face close down to the king's and whispered:
'I am an archangel!'
The king started violently (король вздрогнул резко), and said to himself (и сказал себе), 'Would God I were with the outlaws again (пожелал бы Бог, чтобы = лучше бы я был с разбойниками снова); for lo (ведь смотри-ка), now am I the prisoner of a madman (теперь я пленник безумца)!' His apprehensions were heightened (его опасения усилились), and they showed plainly in his face (и они показались просто ему в лицо). In a low, excited voice (тихим, возбужденным голосом), the hermit continued (отшельник продолжил):
'I see you feel my atmosphere (я вижу, ты чувствуешь мою атмосферу = святость)! There's awe in your face (благоговейный ужас на твоем лице)! None may be in this atmosphere and not be thus affected (никто не может быть в этой атмосфере и не быть так = ею затронутым); for it is the very atmosphere of heaven (ибо это святость небес). I go thither and return (я улетаю туда и возвращаюсь), in the twinkling of an eye (во мгновение ока). I was made an archangel (я был сделан архангелом) on this very spot (на этом самом месте), it is five years ago (это есть = уже пять лет назад), by angels sent from heaven to confer that awful dignity (ангелами, посланными с небес, чтобы даровать этот внушающий благоговение титул). Their presence filled this place with an intolerable brightness (их присутствие наполнило это помещение невыносимой яркостью = светом). And they knelt to me, king (и они опустились на колени передо мной, король; to kneel — становиться на колени)! yes, they knelt to me (да, они опустились на колени передо мной)! for I was greater (ибо я был более великим) than they (чем они). I have walked in the courts of heaven (я ступал по чертогам рая), and held speech with the patriarchs (и держал речь с патриархами; to hold — держать). Touch my hand (коснись моей руки) — be not afraid (не будь испуган) — touch it (коснись ее). There (вот) — now thou hast touched a hand (теперь ты коснулся руки) which has been clasped (которая была пожата) by Abraham, and Isaac, and Jacob (Авраамом и Исааком и Иаковом)! For I have walked in the golden courts (ибо я ступал по золотым чертогам), I have seen the Deity face to face (я видел Божество лицом к лицу)!' He paused (он помолчал), to give this speech effect (чтобы придать своей речи эффекта); then his face suddenly changed (затем его лицо неожиданно переменилось), and he started to his feet again (и он вскочил на свои ноги снова), saying, with angry energy (говоря, с яростной энергией), 'Yes, I am an archangel (да, я архангел); a mere archangel (простой архангел)! — I that might have been pope (я, который мог бы быть Папой)! It is verily true (это истинная правда; verily — истинно). I was told it (мне было сказано это; to tell — сказать) from heaven in a dream (с небес во сне), twenty years ago (двадцать лет назад); ah, yes (ах, да), I was to be pope (я /должен/ был быть Папой)! — and I should have been pope (и мне следовало быть Папой) , for Heaven had said it (ибо небеса сказали так) — but the king dissolved my religious house (но король распустил = разорил мой религиозный дом = монастырь), and I, poor obscure unfriended monk (и я, бедный, безвестный, не имеющий друзей монах), was cast homeless upon the world (был брошен бездомным в мир; to cast — бросать), robbed of my mighty destiny (лишенный моего великого предназначения; to rob — грабить, отнимать)!' Here he began to mumble again (здесь он начал бормотать снова), and beat his forehead (и бить свой лоб = себя по лбу) in futile rage (в бессильной ярости), with his fist (своим кулаком); now and then (время от времени: «сейчас и тогда») articulating a venomous curse (произнося злобное проклятье; venom — яд), and now and then a pathetic (время от времени жалобное) 'Wherefore I am naught but an archangel (зачем я ничто кроме как = всего лишь архангел) — I that should have been pope (я, который должен был стать Папой)!'
So he went on for an hour (так он продолжал в течение часа; to go on — продолжать), while the poor little king sat and suffered (пока бедный маленький король сидел и страдал; to sit — сидеть). Then all at once (затем внезапно) the old man's frenzy departed (безумие старика прошло; to depart — уходить, уезжать), and he became all gentleness (и он стал сама любезность; to become — становиться). His voice softened (его голос смягчился), he came down out of his clouds (он спустился со своих облаков), and fell to prattling along (и принялся болтать дальше; to fall to — приняться делать что-либо: «упасть к») so simply and so humanely (так просто и так по-человечески), that he soon won the king's heart completely (что он скоро покорил сердце короля совершенно; to win — выигрывать, завоевывать). The old devotee (старый фанатик; devotee — ярый последователь, приверженец) moved the boy nearer to the fire (пододвинул мальчика ближе к огню) and made him comfortable (и устроил его поудобнее; to make — делать); doctored his small bruises and abrasions with a deft and tender hand (подлечил его маленькие ушибы и царапины ловкой и нежной рукой; bruise — синяк); and then set about preparing and cooking a supper (а затем принялся готовить и варить ужин; to set about — приниматься делать что-либо) — chatting pleasantly all the time (болтая приятно все время), and occasionally stroking the lad's cheek (и иногда поглаживая щеку мальчика) or patting his head (или похлопывая его по голове: «его голову»), in such a gently caressing way (таким мягко ласкающим образом) that in a little while (что спустя малое время) all the fear and repulsion (весь страх и отвращение) inspired by the archangel (внушенные архангелом) were changed to reverence and affection (были переменены на почтение и привязанность) for the man (к этому человеку).
This happy state of things (это счастливое состояние вещей) continued while the two ate the supper (продолжалось, пока эти двое ели ужин; to eat — есть); then, after a prayer (затем, после молитвы) before the shrine (перед киотом), the hermit put the boy to bed (отшельник уложил мальчика в кровать; to put — класть), in a small adjoining room (в маленькой прилегающей комнате), tucking him in (закутав его; to tuck in — укутывать) as snugly and lovingly (так уютно и заботливо) as a mother might (как мать могла бы); and so (и вот), with a parting caress (с прощальной лаской; to part — расставаться), left him (оставил его; to leave — оставлять, покидать) and sat down by the fire (и сел у огня; to sit down — садиться: «сесть вниз»), and began to poke the brands about (и начал перемешивать головешки; to begin — начинать) in an absent and aimless way (рассеянно и бесцельно: «рассеянным и бесцельным образом»). Presently he paused (вскоре он приостановился); then tapped his forehead several times with his fingers (затем постучал по своему лбу несколько раз пальцами), as if trying to recall some thought (как будто пытаясь вспомнить: «вызвать обратно» какую-то мысль; to call — звать) which had escaped from his mind (которая убежала из его ума). Apparently he was unsuccessful (кажется, он был (в этом) неуспешлив = по- видимому, безуспешно). Now he started quickly up (теперь он подскочил быстро вверх), and entered his guest's room (и вошел в комнату своего гостя), and said (и сказал):
'Thou art king (ты король)*'
'Yes (да),' was the response (был ответ), drowsily uttered (сонно проговоренный).
'What king (какой король)*'
'Of England (Англии).'
'Of England (Англии). Then Henry is gone (тогда Генрих умер: «ушел»)!'
'Alack, it is so (увы, это так). I am his son (я его сын).'
A black frown settled down upon the hermit's face (черная тень легла на лицо отшельника; frown — хмурый взгляд; to settle down — водворяться: «усесться вниз»), and he clenched his bony hands with a vindictive energy (и он стиснул свои костлявые руки с мстительной энергией). He stood a few moments (он стоял несколько минут; to stand — стоять), breathing fast (дыша быстро) and swallowing repeatedly (и сглатывая неоднократно), then said in a husky voice (затем сказал хриплым голосом):
'Dost know (знаешь ли ты) it was he that turned us out (что это был он, который = что это он выкинул нас; to turn out — выгонять: «повернуть наружу») into the world (в мир) houseless and homeless (бесприютными и бездомными)*'
atmosphere [**tm*sf**], archangel [a:*ke*nG(*)l], Isaac [*a*z*k]
The king started violently, and said to himself, 'Would God I were with the outlaws again; for lo, now am I the prisoner of a madman!' His apprehensions were heightened, and they showed plainly in his face. In a low, excited voice, the hermit continued:
'I see you feel my atmosphere! There's awe in your face! None may be in this atmosphere and not be thus affected; for it is the very atmosphere of heaven. I go thither and return, in the twinkling of an eye. I was made an archangel on this very spot, it is five years ago, by angels sent from heaven to confer that awful dignity. Their presence filled this place with an intolerable brightness. And they knelt to me, king! yes, they knelt to me! for I was greater than they. I have walked in the courts of heaven, and held speech with the patriarchs. Touch my hand — be not afraid — touch it. There — now thou hast touched a hand which has been clasped by Abraham, and Isaac, and Jacob! For I have walked in the golden courts, I have seen the Deity face to face!' He paused, to give this speech effect; then his face suddenly changed, and he started to his feet again, saying, with angry energy, 'Yes, I am an archangel; a mere archangel! — I that might have been pope! It is verily true. I was told it from heaven in a dream, twenty years ago; ah, yes, I was to be pope! — and I should have been pope, for Heaven had said it — but the king dissolved my religious house, and I, poor obscure unfriended monk, was cast homeless upon the world, robbed of my mighty destiny!' Here he began to mumble again, and beat his forehead in futile rage, with his fist; now and then articulating a venomous curse, and now and then a pathetic 'Wherefore I am naught but an archangel — I that should have been pope!'
So he went on for an hour, while the poor little king sat and suffered. Then all at once the old man's frenzy departed, and he became all gentleness. His voice softened, he came down out of his clouds, and fell to prattling along so simply and so humanely, that he soon won the king's heart completely. The old devotee moved the boy nearer to the fire and made him comfortable; doctored his small bruises and abrasions with a deft and tender hand; and then set about preparing and cooking a supper — chatting pleasantly all the time, and occasionally stroking the lad's cheek or patting his head, in such a gently caressing way that in a little while all the fear and repulsion inspired by the archangel were changed to reverence and affection for the man.
This happy state of things continued while the two ate the supper; then, after a prayer before the shrine, the hermit put the boy to bed, in a small adjoining room, tucking him in as snugly and lovingly as a mother might; and so, with a parting caress, left him and sat down by the fire, and began to poke the brands about in an absent and aimless way. Presently he paused; then tapped his forehead several times with his fingers, as if trying to recall some thought which had escaped from his mind. Apparently he was unsuccessful. Now he started quickly up, and entered his guest's room, and said:
'Thou art king*'
'Yes,' was the response, drowsily uttered.
'What king*'
'Of England.'
'Of England. Then Henry is gone!'
'Alack, it is so. I am his son.'
A black frown settled down upon the hermit's face, and he clenched his bony hands with a vindictive energy. He stood a few moments, breathing fast and swallowing repeatedly, then said in a husky voice:
'Dost know it was he that turned us out into the world houseless and homeless*'
There was no response (ответа не было). The old man bent down (старик склонился; to bend — гнуть(ся)) and scanned the boy's reposeful face (и рассматривал спокойное лицо мальчика) and listened to his placid breathing (и слушал его мирное дыхание). 'He sleeps (он спит) — sleeps soundly (спит крепко)'; and the frown vanished away (и мрачная тень исчезла прочь) and gave place to an expression of evil satisfaction (и уступила место выражению злобного удовлетворения; to give — давать). A smile flitted across the dreaming boy's features (улыбка промелькнула через чертах = по лицу дремлющего мальчика). The hermit muttered (отшельник пробормотал), 'So (вот) — his heart is happy (его сердце счастливо)'; and he turned away (и он отвернулся прочь). He went stealthily about the place (он ходил украдкой = тихо по помещению; to go — ходить), seeking here and there for something (ища здесь и там что-то); now and then halting to listen (время от времени: «сейчас и тогда» останавливаясь послушать), now and then jerking his head around (время от времени вертя головой кругом) and casting a quick glance toward the bed (и кидая быстрый взгляд на кровать); and always muttering, always mumbling to himself (и постоянно ворча, постоянно бормоча себе = под нос). At last he found what he seemed to want (наконец он нашел то, что, казалось, хотел; to find — найти; to seem — казаться) — a rusty old butcher-knife and a whetstone (ржавый старый мясницкий нож и точильный камень). Then he crept to his place by the fire (затем он пробрался к своему месту у огня; to creep — ползти), sat himself down (уселся: «усадил себя вниз»), and began to whet the knife softly on the stone (и начал точить нож тихо о камень), still muttering, mumbling, ejaculating (все еще ворча, бормоча, восклицая). The winds sighed around the lonely place (ветры вздыхали вокруг уединенного места), the mysterious voices of the night floated by (таинственные голоса ночи проплывали мимо) out of the distances (издалека: «из далей»). The shining eyes of venturesome mice and rats (блестящие глаза отважных/готовых на риск мышей и крыс; to venture — отважиться, решиться; осмелиться) peered out at the old man (уставились на старика) from cracks and coverts (из щелей и укрытий), but he went on with his work (но он продолжал свою работу; to go on — продолжать: «идти дальше»), rapt, absorbed (увлеченный, поглощенный), and noted none of these things (и не замечал ни одной из этих вещей).
At long intervals (через длинные интервалы = изредка) he drew his thumb (он проводил большим пальцем; to draw — тащить) along the edge of his knife (по лезвию своего ножа), and nodded his head with satisfaction (и кивал головой с удовлетворением). 'It grows sharper (он становится острее),' he said (он сказал); 'yes, it grows sharper (да, он становится острее).'
He took no note of the flight of time (он не замечал полета = течения времени; to take note — обращать внимание: «брать заметку»), but worked tranquilly on (но работал спокойно дальше), entertaining himself with his thoughts (развлекая себя своими мыслями), which broke out occasionally in articulate speech (которые прорывались иногда в членораздельной речи):
'His father wrought us evil (его отец причинил нам зло; to work — работать, делать), he destroyed us (он уничтожил = погубил нас) — and is gone down into the eternal fires (и сошел вниз в вечное пламя)! Yes (да), down into the eternal fires (вниз в вечное пламя)! He escaped us (он ушел от нас; to escape — сбежать) — but it was God's will (но это была Божья воля), yes it was God's will (да, это была Божья воля), we must not repine (мы не должны роптать). But he hath not escaped the fires (но он не избежал пламени)! no, he hath not escaped the fires (нет, он не избежал пламени), the consuming, unpitying, remorseless fires (всепожирающего, безжалостного, беспощадного пламени) — and they are everlasting (а оно вечно)!'
And so he wrought (и так он работал; to work — работать); and still wrought (и еще работал); mumbling (бормоча; to mumble) — chuckling a low rasping chuckle at times (посмеиваясь тихим дребезжащим смешком временами) — and at times breaking again into words (а временами разражаясь словами; to break into — разразиться: «ломать в, вломиться»):
'It was his father that did it all (это был его отец, который сделал это все; to do — делать). I am but an archangel (я только архангел) — but for him, I should be pope (но, если бы не он, я должен был бы быть = был бы Папой)!'
The king stirred (король пошевелился). The hermit sprang noiselessly (прыгнул бесшумно; noise — шум) to the bedside (к кровати; side — сторона), and went down upon his knees (и опустился на свои колени; to go down — опуститься: «пойти вниз»), bending over the prostrate form (согнувшись над лежащим телом) with his knife uplifted (со своим ножом, поднятым вверх). The boy stirred again (мальчик пошевелился снова); his eyes came open for an instant (его глаза открылись на мгновение; to come open — стать открытыми), but there was no speculation in them (но не было никакого размышления в них), they saw nothing (они не видели ничего; to see — видеть); the next moment his tranquil breathing showed (в следующий момент его спокойное дыхание показало) that his sleep was sound (что его сон был крепким) once more (опять).
The hermit watched and listened for a time (отшельник наблюдал и прислушивался какое-то время), keeping his position and scarcely breathing (сохраняя свое положение = оставаясь на месте и едва дыша); then he slowly lowered his arm (затем он медленно опустил свою руку), and presently crept away, saying (и вскоре отошел прочь, говоря; to creep — ползти):
'It is long past midnight (сейчас давно за полночь) — it is not best (нехорошо; best — наилучший) that he should cry out (если он закричит), lest by accident some one be passing (если по случайности кто-нибудь будет проходить).'
He glided about his hovel (он скользил = плавно двигался по своей лачуге), gathering a rag here (подбирая лоскут здесь), a thong there (ремень там), and another one yonder (и другой вон там); then he returned (затем он вернулся), and by careful and gentle handling (и осторожными и мягкими манипуляциями) he managed to tie the king's ankles together (он смог связать лодыжки короля вместе) without waking him (без того, чтобы разбудить его = не разбудив его). Next he essayed to tie the wrists (затем он попытался связать его запястья); he made several attempts to cross them (он сделал несколько попыток скрестить их), but the boy always drew one hand or the other away (но мальчик все время отодвигал одну руку или другую прочь; to draw — тащить), just as the cord was ready to be applied (как раз когда веревка была готова быть применена); but at last (но наконец), when the archangel was almost ready to despair (когда архангел был почти готов отчаяться), the boy crossed his hands himself (мальчик скрестил свои руки сам), and the next moment they were bound (и в следующий момент они были связаны; to bind — связывать). Now a bandage was passed under the sleeper's chin (тотчас же повязка была пропущена под подбородком спящего) and brought up over his head (и вытянута наверх над его головой; to bring — приносить, тащить) and tied fast (и затянута крепко) — and so softly, so gradually, and so deftly (и так мягко, так постепенно и так ловко) were the knots drawn together and compacted (были узлы стянуты вместе и соединены; to draw — тащить), that the boy slept peacefully (что мальчик проспал мирно; to sleep — спать) through it all (через все это) without stirring (без того, чтобы двигаться = не шевельнувшись).
eternal [**t*:n*l], breathing [*bri:*i*], gradually [*gr*Gu*l*]
There was no response. The old man bent down and scanned the boy's reposeful face and listened to his placid breathing. 'He sleeps — sleeps soundly'; and the frown vanished away and gave place to an expression of evil satisfaction. A smile flitted across the dreaming boy's features. The hermit muttered, 'So — his heart is happy'; and he turned away. He went stealthily about the place, seeking here and there for something; now and then halting to listen, now and then jerking his head around and casting a quick glance toward the bed; and always muttering, always mumbling to himself. At last he found what he seemed to want — a rusty old butcher-knife and a whetstone. Then he crept to his place by the fire, sat himself down, and began to whet the knife softly on the stone, still muttering, mumbling, ejaculating. The winds sighed around the lonely place, the mysterious voices of the night floated by out of the distances. The shining eyes of venturesome mice and rats peered out at the old man from cracks and coverts, but he went on with his work, rapt, absorbed, and noted none of these things.
At long intervals he drew his thumb along the edge of his knife, and nodded his head with satisfaction. 'It grows sharper,' he said; 'yes, it grows sharper.'
He took no note of the flight of time, but worked tranquilly on, entertaining himself with his thoughts, which broke out occasionally in articulate speech:
'His father wrought us evil, he destroyed us — and is gone down into the eternal fires! Yes, down into the eternal fires! He escaped us — but it was God's will, yes it was God's will, we must not repine. But he hath not escaped the fires! no, he hath not escaped the fires, the consuming, unpitying, remorseless fires — and they are everlasting!'
And so he wrought; and still wrought; mumbling — chuckling a low rasping chuckle at times — and at times breaking again into words:
'It was his father that did it all. I am but an archangel — but for him, I should be pope!'
The king stirred. The hermit sprang noiselessly to the bedside, and went down upon his knees, bending over the prostrate form with his knife uplifted. The boy stirred again; his eyes came open for an instant, but there was no speculation in them, they saw nothing; the next moment his tranquil breathing showed that his sleep was sound once more.
The hermit watched and listened for a time, keeping his position and scarcely breathing; then he slowly lowered his arm, and presently crept away, saying:
'It is long past midnight — it is not best that he should cry out, lest by accident some one be passing.'
He glided about his hovel, gathering a rag here, a thong there, and another one yonder; then he returned, and by careful and gentle handling he managed to tie the king's ankles together without waking him. Next he essayed to tie the wrists; he made several attempts to cross them, but the boy always drew one hand or the other away, just as the cord was ready to be applied; but at last, when the archangel was almost ready to despair, the boy crossed his hands himself, and the next moment they were bound. Now a bandage was passed under the sleeper's chin and brought up over his head and tied fast — and so softly, so gradually, and so deftly were the knots drawn together and compacted, that the boy slept peacefully through it all without stirring.
CHAPTER XXI (Глава двадцать первая)
The old man glided away (старик ускользнул прочь), stooping, stealthily, catlike (сутулясь, украдкой = тихо, как кошка), and brought the low bench (и принес низкую лавку; to bring — приносить). He seated himself upon it (он уселся на нее), half his body in the dim and flickering light (половина его тела в тусклом и мерцающем свете), and the other half in shadow (а другая половина в тени); and so (и так), with his craving eyes bent upon the slumbering boy (с его тоскующими/жадными глазами, опущенными на спящего мальчика; to crave — стремиться; to bend — гнуть), he kept his patient vigil there (он держал свое терпеливое бдение там; to keep — держать, хранить), heedless of the drift of time (равнодушный к течению времени), and softly whetted his knife (и тихо точил свой нож), and mumbled and chuckled (и бормотал и хихикал); and in aspect and attitude (и по внешнему виду и позе) he resembled nothing so much as (он напоминал ничто так сильно, как = он очень напоминал) a grizzly, monstrous spider (страшного, чудовищного паука), gloating over some hapless insect (торжествующего над каким-нибудь злосчастным насекомым; to gloat — тайно злорадствовать, торжествовать; to gloat over — пожирать глазами) that lay bound and helpless in his web (которое лежало связанное и беспомощное в его паутине; to lie — лежать; to bind — связывать).
After a long while (спустя продолжительное время), the old man, who was still gazing (старик, который все еще вглядывался) — yet not seeing (но не видел), his mind having settled into a dreamy abstraction (так как его ум погрузился в мечтательную рассеянность) — observed on a sudden (заметил вдруг) that the boy's eyes were open (что глаза мальчика были раскрыты) — wide open and staring (широко раскрыты и смотрящие пристально; to stare)! — staring up in frozen horror at the knife (пристально смотрящие вверх в застывшем ужасе на нож; to freeze — замерзать, обледеневать, покрываться льдом). The smile of a gratified devil (улыбка удовлетворенного дьявола) crept over the old man's face (скользнула по лицу старика; to creep — ползти), and he said (и он сказал), without changing his attitude or occupation (без того, чтобы изменить = не меняя своего положения или занятия):
'Son of Henry the Eighth, hast thou prayed (сын Генриха VIII, ты помолился)*'
The boy struggled helplessly in his bonds (мальчик боролся беспомощно в своих узах); and at the same time forced a smothered sound (и в то же время выдавил сдавленный звук) through his closed jaws (сквозь свои закрытые = стиснутые челюсти), which the hermit chose to interpret (который (звук) отшельник решил истолковать; to choose — выбирать) as an affirmative answer to his question (как утвердительный ответ на свой вопрос).
'Then pray again (тогда помолись снова). Pray the prayer for the dying (произнеси молитву за умирающих)!'
A shudder shook the boy's frame (дрожь пробрала тело мальчика; to shake — трясти), and his face blenched (и его лицо побелело). Then he struggled again to free himself (затем он боролся снова, чтобы освободить себя) — turning and twisting himself (поворачиваясь и крутясь) this way and that (туда и сюда); tugging frantically, fiercely, desperately (дергаясь безумно, неистово, отчаянно) — but uselessly (но бесполезно) — to burst his fetters (разорвать свои путы); and all the while the old ogre (и все это время старый людоед) smiled down upon him (улыбался вниз = глядя вниз на него), and nodded his head (и кивал своей головой), and placidly whetted his knife (и безмятежно точил свой нож), mumbling, from time to time (бормоча время от времени), 'The moments are precious (эти секунды драгоценны), they are few and precious (они немногочисленны и драгоценны) — pray the prayer for the dying (говори молитву за умирающих)!'
The boy uttered a despairing groan (мальчик изверг отчаянный стон), and ceased from his struggles, panting (и прекратил борьбу, задыхаясь). The tears came, then (слезы пришли тогда), and trickled, one after the other, down his face (и стекали струйками, одна за другой, по его лицу; to trickle — течь струйкой); but this piteous sight (но это жалкое зрелище) wrought no softening effect (не оказало никакого смягчающего эффекта; to work — работать,/ устар./ делать) upon the savage old man (на дикого старика).
The dawn was coming now (рассвет приближался сейчас); the hermit observed it (отшельник заметил это), and spoke up sharply (и заговорил резко; to speak up — говорить громко: «вверх»), with a touch of nervous apprehension in his voice (с налетом нервной опаски в его голосе):
'I may not indulge this ecstasy longer (я не могу позволить себе это удовольствие больше)! The night is already gone (ночь уже прошла; to go — идти, уходить). It seems but a moment — only a moment (она кажется лишь одним моментом — только одним моментом); would it had endured a year (/я/ хотел бы, чтобы она длилась год; to endure — выносить)! Seed of the Church's spoiler (семя губителя Церкви), close thy perishing eyes (закрой свои гибнущие глаза), an thou fearest to look upon (если ты страшишься взглянуть на)...'
The rest was lost in inarticulate mutterings (остальное было потеряно = потонуло в неразборчивом бормотании; to lose — терять). The old man sank upon his knees (старик рухнул на колени; to sink — опускаться, тонуть), his knife in his hand (его нож в его руке = с ножом в руке), and bent himself over the moaning boy (и склонился над стонущим мальчиком; to bend — гнуть) —
vigil [*v*G*l], fiercely [*f**sl*], ecstasy [*ekst*s*]
The old man glided away, stooping, stealthily, catlike, and brought the low bench. He seated himself upon it, half his body in the dim and flickering light, and the other half in shadow; and so, with his craving eyes bent upon the slumbering boy, he kept his patient vigil there, heedless of the drift of time, and softly whetted his knife, and mumbled and chuckled; and in aspect and attitude he resembled nothing so much as a grizzly, monstrous spider, gloating over some hapless insect that lay bound and helpless in his web.
After a long while, the old man, who was still gazing — yet not seeing, his mind having settled into a dreamy abstraction — observed on a sudden that the boy's eyes were open — wide open and staring! — staring up in frozen horror at the knife. The smile of a gratified devil crept over the old man's face, and he said, without changing his attitude or occupation:
'Son of Henry the Eighth, hast thou prayed*'
The boy struggled helplessly in his bonds; and at the same time forced a smothered sound through his closed jaws, which the hermit chose to interpret as an affirmative answer to his question.
'Then pray again. Pray the prayer for the dying!'
A shudder shook the boy's frame, and his face blenched. Then he struggled again to free himself — turning and twisting himself this way and that; tugging frantically, fiercely, desperately — but uselessly — to burst his fetters; and all the while the old ogre smiled down upon him, and nodded his head, and placidly whetted his knife, mumbling, from time to time, 'The moments are precious, they are few and precious — pray the prayer for the dying!'
The boy uttered a despairing groan, and ceased from his struggles, panting. The tears came, then, and trickled, one after the other, down his face; but this piteous sight wrought no softening effect upon the savage old man.
The dawn was coming now; the hermit observed it, and spoke up sharply, with a touch of nervous apprehension in his voice:
'I may not indulge this ecstasy longer! The night is already gone. It seems but a moment — only a moment; would it had endured a year! Seed of the Church's spoiler, close thy perishing eyes, an thou fearest to look upon...'
The rest was lost in inarticulate mutterings. The old man sank upon his knees, his knife in his hand, and bent himself over the moaning boy —
Hark (чу)! There was a sound of voices near the cabin (был = раздался звук голосов у хижины) — the knife dropped from the hermit's hand (нож выпал из руки отшельника); he cast a sheepskin over the boy (он набросил овечью шкуру на мальчика; to cast — бросать) and started up, trembling (и вскочил, дрожа). The sounds increased (звуки увеличивались = становились громче), and presently the voices became rough and angry (и вскоре голоса стали грубыми и сердитыми; to become — становиться); then came blows (затем раздались удары; to come — прийти), and cries for help (и крики о помощи); then a clatter of swift footsteps retreating (затем топот быстрых шагов удаляющихся). Immediately came a succession of thundering knocks (немедленно раздался ряд громоподобных ударов) upon the cabin door (по двери хижины), followed by (за которыми последовало; to follow — следовать):
'Hullo-o-o (эй)! Open (отворяй)! And dispatch (и поживее; to dispatch — быстро делать что-либо), in the name of all the devils (во имя всех дьяволов)!'
Oh, this was the blessedest sound (о, это был самый благословенный звук) that had ever made music in the king's ears (который когда- либо звучал музыкой в ушах короля); for it was Miles Hendon's voice (ибо это был голос Майлса Хендона)!
The hermit, grinding his teeth in impotent rage (отшельник, скрежеща своими зубами в бессильной ярости), moved swiftly out of the bedchamber (вышел быстро из спальни), closing the door behind him (закрыв дверь за собой); and straightway the king heard a talk (и сразу король услышал разговор; to hear — слышать), to this effect (следующего содержания), proceeding from the 'chapel' (доносившийся из «молельни»):
'Homage and greeting (почет тебе и привет), reverend sir (преподобный сэр)! Where is the boy (где мальчик) — my boy (мой мальчик)*'
'What boy, friend (какой мальчик, друг)*'
'What boy (какой мальчик)! Lie me no lies (не лги мне: «не лги мне никаких обманов»; to lie — лгать; lie — ложь), sir priest (сэр священник), play me no deceptions (не обманывай меня; to play — играть, устраивать; deception — обман)! I am not in the humor for it (я не в настроении для этого). Near to this place I caught the scoundrels (рядом с этим местом я поймал негодяев; to catch — ловить) who I judged (которые, как я счел; to judge — судить) did steal him from me (украли: «сделали украсть» его от меня), and I made them confess (и я заставил их признаться; to make — делать, заставлять); they said he was at large again (они сказали, что он на свободе снова), and they had tracked him to your door (и они выследили его до вашей двери). They showed me his very footprints (они показали мне самые его самые следы). Now palter no more (теперь не изворачивайся больше); for look you, holy sir (потому что смотри, ты, святой сэр), an thou produce him not (если ты не представишь его) — Where is the boy (где мальчик)*'
'Oh, good sir (о, добрый сэр), peradventure you mean the ragged regal vagrant (возможно, вы подразумеваете того оборванного царственного бродягу) that tarried here the night (который провел здесь ночь). If such as you (если такой как вы) take interest in such as he (интересуется: «берет интерес» таким, как он), know, then (знайте тогда), that I have sent him of an errand (что я послал его по поручению; to send — посылать). He will be back anon (он вернется: «будет назад» сейчас).'
'How soon (как скоро)* How soon* Come, waste not the time (давай же, не трать зря времени; to come — приходить, двигаться) — cannot I overtake him (не могу ли я нагнать его)* How soon will he be back (как скоро он вернется: «будет он назад»)*'
'Thou needst not stir (тебе не нужно шевелиться = беспокоиться); he will return quickly (он вернется быстро).'
'So be it then (ну, будь так тогда). I will try to wait (я постараюсь подождать). But stop (но постой)! — you sent him of an errand (ты послал его с поручением; to send — посылать)* — you (ты)! Verily, this is a lie (поистине, это ложь) — he would not go (он бы не пошел). He would pull thy old beard (он вырвал бы твою старую бороду), an thou didst offer him such an insolence (если бы ты предложил ему такую дерзость). Thou hast lied, friend (ты солгал, друг); thou hast surely lied (ты точно солгал)! He would not go for thee (он не пошел бы ни ради тебя) nor for any man (ни ради другого человека; nor — и не).'
'For any man — no (ради любого человека — нет); haply not (к счастью, нет). But I am not a man (но я не человек).'
'What (что)! Now o' God's name what art thou, then (но во Имя Божие, что есть ты тогда = в таком случае)*'
'It is a secret (это тайна) — mark thou reveal it not (смотри, не выдавай ее). I am an archangel (я архангел)!'
There was a tremendous ejaculation (было = раздалось страшное восклицание) from Miles Hendon (от Майлса Хендона) — not altogether unprofaned (не вполне неругательное; to profane — осквернять) — followed by (за которым последовало; to follow — следовать):
'This doth well and truly account for his complaisance (это хорошо и правдиво объясняет его услужливость; to account for — объяснять: «отчитываться за»)! Right well I knew (очень хорошо я знал; to know — знать) he would budge nor hand nor foot (что он не пошевелил бы ни рукой, ни ногой) in the menial service of any mortal (ради лакейской услуги любому смертному); but Lord (но Боже), even a king must obey (даже король обязан повиноваться) when an archangel gives the word o' command (когда архангел отдает приказ: «слово команды»)! Let me (позвольте мне) — 'sh (шш)! What noise was that (какой шум был это = что за шум)*'
chapel [*t**p(*)l], regal [*ri:g*l], complaisance [k*m*ple*z*ns]
Hark! There was a sound of voices near the cabin — the knife dropped from the hermit's hand; he cast a sheepskin over the boy and started up, trembling. The sounds increased, and presently the voices became rough and angry; then came blows, and cries for help; then a clatter of swift footsteps retreating. Immediately came a succession of thundering knocks upon the cabin door, followed by:
'Hullo-o-o! Open! And despatch, in the name of all the devils!'
Oh, this was the blessedest sound that had ever made music in the king's ears; for it was Miles Hendon's voice!
The hermit, grinding his teeth in impotent rage, moved swiftly out of the bedchamber, closing the door behind him; and straightway the king heard a talk, to this effect, proceeding from the 'chapel':
'Homage and greeting, reverend sir! Where is the boy — my boy*'
'What boy, friend*'
'What boy! Lie me no lies, sir priest, play me no deceptions! I am not in the humor for it. Near to this place I caught the scoundrels who I judged did steal him from me, and I made them confess; they said he was at large again, and they had tracked him to your door. They showed me his very footprints. Now palter no more; for look you, holy sir, an thou produce him not — Where is the boy*'
'Oh, good sir, peradventure you mean the ragged regal vagrant that tarried here the night. If such as you take interest in such as he, know, then, that I have sent him of an errand. He will be back anon.'
'How soon* How soon* Come, waste not the time — cannot I overtake him* How soon will he be back*'
'Thou needst not stir; he will return quickly.'
'So be it then. I will try to wait. But stop! — you sent him of an errand* — you! Verily, this is a lie — he would not go. He would pull thy old beard, an thou didst offer him such an insolence. Thou hast lied, friend; thou hast surely lied! He would not go for thee nor for any man.'
'For any man — no; haply not. But I am not a man.'
'What! Now o' God's name what art thou, then*'
'It is a secret — mark thou reveal it not. I am an archangel!'
There was a tremendous ejaculation from Miles Hendon — not altogether unprofane — followed by:
'This doth well and truly account for his complaisance! Right well I knew he would budge nor hand nor foot in the menial service of any mortal; but Lord, even a king must obey when an archangel gives the word o' command! Let me — 'sh! What noise was that*'
All this while the king had been yonder (все это время король был там), alternately quaking with terror and trembling with hope (поочередно трясясь от страха и дрожа от надежды); and all the while, too (и все это время, также), he had thrown all the strength he could (он бросил все силы, которые мог; to throw — бросать) into his anguished moanings (на свои страдальческие стоны), constantly expecting them to reach Hendon's ear (постоянно ожидая, что они достигнут уха Хендона: «ожидая их достигнуть…»), but always realizing, with bitterness (но все время осознавая с горечью), that they failed (что они потерпели неудачу), or at least made no impression (или, по крайней мере, не произвели никакого впечатления; to make — делать). So this last remark of his servant (так что это последнее замечание его слуги) came as comes a reviving breath (пришло, как приходит оживляющее дыхание; to revive — оживлять) from fresh fields to the dying (со свежих полей к умирающему); and he exerted himself once more (и он поднатужился: «напряг себя» еще раз), and with all his energy (и со всей своей энергией), just as the hermit was saying (прямо когда отшельник говорил):
'Noise (шум)* I heard only the wind (я слышал только ветер; to hear — слышать).'
'Mayhap it was (возможно это был = ветер). Yes, doubtless that was it (да, без сомнения, это был он = ветер). I have been hearing it faintly all the (я слышал его еле-еле все… /время/) — there it is again (вот он снова)! It is not the wind (это не ветер)! What an odd sound (какой странный звук)! Come, we will hunt it out (идем, мы разыщем его; to hunt out — отыскать; to hunt — охотиться)!'
Now, the king's joy was nearly insupportable (теперь радость короля была = стала почти невыносимой; to support — поддерживать, подпирать; выносить, выдерживать). His tired lungs did their utmost (его уставшие легкие делали все возможное; to do — делать; utmost — крайний, предельный) — and hopefully, too (и с надеждой также = к тому же) — but the sealed jaws (но зажатые челюсти; to seal — запечатывать) and the muffling sheepskin (и заглушающая овечья шкура) sadly crippled the effort (к сожалению, сводили на нет это усилие; to cripple — повреждать, калечить). Then the poor fellow's heart sank (затем сердце бедного мальчика упало; to sink — опускаться), to hear the hermit say (услышать = когда он услышал, как отшельник говорит):
'Ah, it came from without (ах, он донесся снаружи: «из вне»; to come — приходить) — I think from the copse yonder (я думаю, из рощи вон там). Come, I will lead the way (пойдем, я покажу дорогу; to lead — вести).'
The king heard the two pass out talking (король слышал, как эти двое выходят наружу, разговаривая; to hear — слышать); heard their footsteps die quickly away (слышал, как их шаги замирают быстро; to die away — замереть, гаснуть: «умереть прочь») — then he was alone (затем он был = остался один) with a brooding, awful silence (с нависшей ужасной тишиной).
It seemed an age (это показалось веком) till he heard the steps and voices approaching again (прежде чем он услышал шаги и голоса приближающимися снова; to hear — слышать) — and this time he heard an added sound (и на этот раз он услышал добавленный = еще один звук) — the trampling of hoofs, apparently (топот копыт, очевидно). Then he heard Hendon say (затем он услышал, как Хендон говорит):
'I will not wait longer (я не буду ждать дольше). I cannot wait longer (я не могу ждать дольше). He has lost his way in this thick wood (он потерял свой путь = заблудился в этом густом лесу; to lose — терять). Which direction took he (какое направление взял он = куда он пошел; to take — брать)* Quick — point it out to me (быстро — покажи его = направление мне; to point out — показывать: «указывать наружу»).'
'He (он) — but wait (но подожди); I will go with thee (я пойду с тобой).'
'Good — good (хорошо)! Why (как же), truly thou art better than thy looks (поистине, ты лучше, чем твоя внешность). Marry, I do think there's not another archangel (черт побери, я действительно думаю: «делаю думать», что нет другого архангела) with so right a heart as thine (с таким прямым сердцем, как твое). Wilt ride (поедем верхом: «хочешь…»)* Wilt take the wee donkey (хочешь взять маленького осла) that's for my boy (который для моего мальчика), or wilt thou fork thy holy legs over (или хочешь перекинуть твои священные ноги вокруг; to fork — раздваивать) this ill-conditioned slave of a mule (этого мула, похожего на заморенного раба; slave — раб; mule — мул) that I have provided for myself (которого я приготовил для себя)* — and had been cheated in, too (и меня надули к тому же: «я был обманут»; to cheat — жульничать), had he cost but (даже если бы он стоил только; to cost — стоить) the indifferent sum (безразличную = не имеющую значения сумму) of a month's usury on a brass farthing (месячного процента на медный фартинг) let (отданный в долг; to let — давать, позволять) to a tinker out of work (безработному лудильщику: «из работы»).'
'No (нет) — ride thy mule (поезжай на своем муле), and lead thine ass (и веди своего осла); I am surer on mine own feet (я увереннее (стою) на моих собственных ногах), and will walk (и пойду пешком).'
'Then, prithee, mind the little beast for me (тогда, пожалуйста, последи за маленькой животиной для меня) while I take my life in my hands (пока я беру свою жизнь в руки = рискую жизнью) and make what success I may (и добиваюсь того успеха, какого могу) toward mounting the big one (в том, чтобы вскарабкаться на большую).'
Then followed a confusion of kicks, cuffs, tramplings and plungings (затем последовала мешанина из пинков, ударов, топанья ногами и возни), accompanied by a thunderous intermingling of volleyed curses (сопровождавшихся громоподобной мешаниной испускаемых ругательств; thunder — гром; to mingle — смешивать(ся)), and finally a bitter apostrophe to the mule (и, наконец, горькое обращение = упрек к мулу), which must have broken its spirit (которое должно было сломить его дух = которое, наверное, сломило его дух; to break — ломать), for hostilities seemed to cease from that moment (так как военные действия, кажется, прекратились с этого момента; to seem — казаться; to cease — прекратить(ся); hostility — враждебность; hostilities — военные действия).
effort [*ef*t], usury [*ju:Z(*)r*], apostrophe [**pOstr*f*]
All this while the king had been yonder, alternately quaking with terror and trembling with hope; and all the while, too, he had thrown all the strength he could into his anguished moanings, constantly expecting them to reach Hendon's ear, but always realizing, with bitterness, that they failed, or at least made no impression. So this last remark of his servant came as comes a reviving breath from fresh fields to the dying; and he exerted himself once more, and with all his energy, just as the hermit was saying:
'Noise* I heard only the wind.'
'Mayhap it was. Yes, doubtless that was it. I have been hearing it faintly all the — there it is again! It is not the wind! What an odd sound! Come, we will hunt it out!'
Now, the king's joy was nearly insupportable. His tired lungs did their utmost — and hopefully, too — but the sealed jaws and the muffling sheepskin sadly crippled the effort. Then the poor fellow's heart sank, to hear the hermit say:
'Ah, it came from without — I think from the copse yonder. Come, I will lead the way.'
The king heard the two pass out talking; heard their footsteps die quickly away — then he was alone with a boding, brooding, awful silence.
It seemed an age till he heard the steps and voices approaching again — and this time he heard an added sound — the trampling of hoofs, apparently. Then he heard Hendon say:
'I will not wait longer. I cannot wait longer. He has lost his way in this thick wood. Which direction took he* Quick — point it out to me.'
'He — but wait; I will go with thee.'
'Good — good! Why, truly thou art better than thy looks. Marry, I do think there's not another archangel with so right a heart as thine. Wilt ride* Wilt take the wee donkey that's for my boy, or wilt thou fork thy holy legs over this ill-conditioned slave of a mule that I have provided for myself* — and had been cheated in, too, had he cost but the indifferent sum of a month's usury on a brass farthing let to a tinker out of work.'
'No — ride thy mule, and lead thine ass; I am surer on mine own feet, and will walk.'
'Then, prithee, mind the little beast for me while I take my life in my hands and make what success I may toward mounting the big one.'
Then followed a confusion of kicks, cuffs, tramplings and plungings, accompanied by a thunderous intermingling of volleyed curses, and finally a bitter apostrophe to the mule, which must have broken its spirit, for hostilities seemed to cease from that moment.
With unutterable misery the fettered little king (с невыразимым страданием связанный маленький король; to utter — издавать звук; произносить; излагать, выражать словами) heard the voices and footsteps fade away and die out (слышал, как голоса и шаги стихают и замирают; to hear — слышать). All hope forsook him now for the moment (вся надежда оставила его теперь на это время; to forsake — оставлять, покидать), and a dull despair settled down upon his heart (и унылое отчаяние водворилось в его сердце). 'My only friend is deceived (мой единственный друг обманут) and got rid of (и от него отделались; to get rid of — отделаться от кого-либо),' he said (он сказал); 'the hermit will return and (отшельник вернется и) —' He finished with a gasp (он закончил со вздохом); and at once fell to struggling so frantically with his bonds again (и сразу же принялся бороться так неистово со своими путами снова; to fall to — приниматься что-то делать: «упасть к»), that he shook off the smothering sheepskin (что он стряхнул прочь удушающую овечью шкуру; to shake — трясти).
And now he heard the door open (и вот он услышал, как дверь открывается; to hear — слышать)! The sound chilled him to the marrow (этот звук пробрал его до мозга костей; to chill — леденить; marrow — сущность, костный мозг) — already he seemed to feel (уже он, казалось, чувствовал; to seem — казаться) the knife at his throat (нож у своего горла). Horror made him close his eyes (ужас заставил его закрыть глаза; to make — делать, заставлять); horror made him open them again (ужас заставил его открыть их снова) — and before him stood John Canty and Hugo (и перед ним стояли Джон Кэнти и Хьюго; to stand — стоять)!
He would have said (он бы сказал; to say — сказать) 'Thank God (слава Богу)!' if his jaws had been free (если бы его челюсти были свободны).
A moment or two later his limbs were at liberty (моментом или двумя = секундой-другой позже его конечности были на свободе), and his captors (а его похитители), each gripping him by an arm (каждый схвативший его за руку), were hurrying him with all speed through the forest (поторапливали его на всей = полной скорости через лес).
deceive [d**si:v], limb [l*m], hurry [*hAr*]
With unutterable misery the fettered little king heard the voices and footsteps fade away and die out. All hope forsook him now for the moment, and a dull despair settled down upon his heart. 'My only friend is deceived and got rid of,' he said; 'the hermit will return and —' He finished with a gasp; and at once fell to struggling so frantically with his bonds again, that he shook off the smothering sheepskin.
And now he heard the door open! The sound chilled him to the marrow — already he seemed to feel the knife at his throat. Horror made him close his eyes; horror made him open them again — and before him stood John Canty and Hugo!
He would have said 'Thank God!' if his jaws had been free.
A moment or two later his limbs were at liberty, and his captors, each gripping him by an arm, were hurrying him with all speed through the forest.
CHAPTER XXII (Глава двадцать вторая)
ONCE more 'King Foo-foo the First' was roving with the tramps and outlaws (опять «король Фу-фу Первый» скитался с бродягами и изгоями), a butt for their coarse jests (мишень для их грубых насмешек) and dull-witted railleries (и тупоумных шуток), and sometimes the victim of small spitefulnesses (и иногда жертва небольших издевательств; spiteful — злобный, злой, злорадный, недоброжелательный, язвительный) at the hands of Canty and Hugo (от рук Кэнти и Хьюго) when the Ruffler's back was turned (когда спина Атамана была повернута = когда Атаман стоял к ним спиной). None but Canty and Hugo really disliked him (никто кроме Кэнти и Хьюго на самом деле не ненавидел его; to dislike — не любить). Some of the others liked him (некоторые другие любили его), and all admired his pluck and spirit (и все восхищались его отвагой и духом). During two or three days (в течение двух или трех дней), Hugo, in whose ward and charge the king was (Хьюго, на чьем попечении и заботе король находился), did what he covertly could (делал то, что он тайком мог) to make the boy uncomfortable (чтобы доставить мальчику неудобства; uncomfortable — испытывающий неудобства); and at night (а по ночам), during the customary orgies (во время обычных оргий), he amused the company by putting small indignities upon him (он развлекал компанию тем, что подвергал маленьким оскорблениям его; to put — ставить, класть) — always as if by accident (всегда как будто бы случайно: «по случаю»). Twice he stepped upon the king's toes (дважды он наступал королю на пальцы на ногах; toe — палец на ноге) — accidentally (случайно) — and the king, as became his royalty (а король, как подобало его королевскому сану; to become — подходить, идти), was contemptuously unconscious of it (был презрительно незамечающим это = не замечал) and indifferent to it (и безразличен к этому); but the third time Hugo entertained himself in that way (но в третий раз, когда Хьюго развлек себя таким образом), the king felled him to the ground with a cudgel (король сбил его на землю дубиной), to the prodigious delight of the tribe (к непомерному веселью шайки). Hugo, consumed with anger and shame (Хьюго, объятый злостью и стыдом; to consume — потреблять, пожирать, снедать), sprang up (подскочил; to spring — вскакивать; up — вверх), seized a cudgel (схватил дубину), and came at his small adversary in a fury (и напал на своего маленького врага в ярости; to come at — напасть: «прийти на»). Instantly a ring was formed around the gladiators (тотчас кольцо было образовано вокруг гладиаторов), and the betting and cheering began (и ставки и аплодисменты начались; to cheer — приветствовать, ободрять, аплодировать). But poor Hugo stood no chance whatever (но бедный Хьюго не стоял = не имел никакого шанса вообще; to stand — стоять). His frantic and lubberly 'prentice-work (его неистовая и неуклюжая ученическая работа; prentice = apprentice — подмастерье, ученик) found but a poor market for itself (нашла только бедный рынок для себя = не нашла себе успешного применения; to find — найти) when pitted against an arm (когда = будучи противопоставленной против руки; to pit — складывать, стравливать, противопоставлять) which had been trained by the first masters of Europe (которая была натренирована первейшими мастерами Европы) in single-stick, quarter-staff (в сингл-стике, квотерстаффе = во владении ими), and every art and trick of swordsmanship (и каждой хитрости и трюку = и всем тонкостям фехтовального искусства). The little king stood (маленький король стоял; to stand — стоять), alert but at graceful ease (начеку, но в изящной непринужденности = непринужденно), and caught and turned aside (и улавливал и отводил в сторону; to catch — ловить; to turn — поворачивать) the thick rain of blows (проливной дождь = град ударов; thick — толстый) with a facility and precision (с легкостью и точностью) which set the motley onlookers wild with admiration (чтo сделало разнообразных наблюдателей дикими от восхищения; to set — устанавливать); and every now and then (и постоянно: «каждое сейчас и тогда»), when his practised eye detected an opening (когда его натренированный глаз замечал щель = уязвимое место), and a lightning-swift rap upon Hugo's head followed as a result (и молниеносный удар по голове Хьюго следовал как результат = в результате), the storm of cheers and laughter (буря ободряющих криков и хохота) that swept the place (которая охватывала место = место действия; to sweep — мести, охватывать) was something wonderful to hear (была чем-то чудесным, чтобы услышать = для слуха). At the end of fifteen minutes (в конце 15 минут = через 15 минут), Hugo, all battered, bruised (Хьюго, весь избитый, в синяках; to bruise — ставить синяки), and the target for a pitiless bombardment of ridicules (и (ставший) мишенью для безжалостной бомбардировки насмешками) left the field (покинул поле (боя); to leave — покидать); and the unscathed hero of the fight (а невредимый герой этой битвы) was seized and borne (был схвачен и понесен; to bear — носить) aloft upon the shoulders of the joyous rabble (наверху на плечах радостной толпы) to the place of honor beside the Ruffler (к месту почета = почетному месту рядом с атаманом), where with vast ceremony (где с грандиозной церемонией) he was crowned King of the Game-Cocks (он был коронован Королем Боевых петухов); his meaner h4 being at the same time solemnly canceled and annulled (его более неприглядный титул будучи = был в то же время торжественно отвергнут и аннулирован), and a decree of banishment from the gang pronounced against any (и указ об исключении из шайки (был) произнесен против кого-либо) who should henceforth utter it (кто с этого времени произнес бы его).
raillery [*re*l*r*], swordsmanship [*so:dzm*nS*p], precision [pr**s*Z(*)n]
ONCE more 'King Foo-foo the First' was roving with the tramps and outlaws, a butt for their coarse jests and dull-witted railleries, and sometimes the victim of small spitefulnesses at the hands of Canty and Hugo when the Ruffler's back was turned. None but Canty and Hugo really disliked him. Some of the others liked him, and all admired his pluck and spirit. During two or three days, Hugo, in whose ward and charge the king was, did what he covertly could to make the boy uncomfortable; and at night, during the customary orgies, he amused the company by putting small indignities upon him — always as if by accident. Twice he stepped upon the king's toes — accidentally — and the king, as became his royalty, was contemptuously unconscious of it and indifferent to it; but the third time Hugo entertained himself in that way, the king felled him to the ground with a cudgel, to the prodigious delight of the tribe. Hugo, consumed with anger and shame, sprang up, seized a cudgel, and came at his small adversary in a fury. Instantly a ring was formed around the gladiators, and the betting and cheering began. But poor Hugo stood no chance whatever. His frantic and lubberly 'prentice-work found but a poor market for itself when pitted against an arm which had been trained by the first masters of Europe in single- stick, quarter-staff, and every art and trick of swordsmanship. The little king stood, alert but at graceful ease, and caught and turned aside the thick rain of blows with a facility and precision which set the motley onlookers wild with admiration; and every now and then, when his practised eye detected an opening, and a lightning-swift rap upon Hugo's head followed as a result, the storm of cheers and laughter that swept the place was something wonderful to hear. At the end of fifteen minutes, Hugo, all battered, bruised, and the target for a pitiless bombardment of ridicule, slunk from the field; and the unscathed hero of the fight was seized and borne aloft upon the shoulders of the joyous rabble to the place of honor beside the Ruffler, where with vast ceremony he was crowned King of the Game-Cocks; his meaner h4 being at the same time solemnly canceled and annulled, and a decree of banishment from the gang pronounced against any who should henceforth utter it.
All attempts to make the king serviceable to the troop had failed (все попытки сделать короля полезным для банды провалились). He had stubbornly refused to act (он упорно отказывался участвовать); moreover, he was always trying to escape (более того, он постоянно пытался сбежать). He had been thrust into an unwatched kitchen (он был впущен в неохраняемую кухню; to thrust — толкать, засовывать), the first day of his return (в первый день его возвращения); he not only came forth empty-handed (он не только вышел с пустыми руками; forth — наружу; empty — пустой; hand — рука), but tried to rouse the housemates (но попытался разбудить соседей). He was sent out with a tinker (он был послан с лудильщиком; to send — посылать) to help him at his work (чтобы помочь ему в его работе); he would not work (он не работал); moreover, he threatened the tinker with his own soldering- iron (более того, он угрожал лудильщику его собственным паяльным прутом); and finally both Hugo and the tinker found their hands full with the mere matter (и наконец и Хьюго, и лудильщик нашли свои руки полными единственного дела = все, что им приходилось делать, так это) of keeping him from getting away (удерживать его от побега; to keep — держать, хранить; to get away — удирать). He delivered the thunders of his royalty (он метал громы своего царственного сана; to deliver — доставлять, исторгать) upon the heads of all who hampered his liberties (на головы всех, кто стеснял его свободы) or tried to force him to service (или пытался принудить его служить). He was sent out (он бывал выпущен; to send — посылать), in Hugo's charge (под присмотром Хьюго), in company with a slatternly woman and a diseased baby (в компании неряшливой женщины и больного младенца), to beg (попрошайничать); but the result was not encouraging (но результат был не обнадеживающий) — he declined to plead for the mendicants (он уклонялся от того, чтобы молить за попрошаек), or be a party to their cause in any way (или быть участником в их деле каким бы то ни было образом).
Thus several days went by (так несколько дней прошло; to go by — проходить мимо); and the miseries of this tramping life (невзгоды этой бродячей жизни), and the weariness and sordidness and meanness and vulgarity of it (и утомительность, и убожество, и низменность, и пошлость ее), became gradually and steadily so intolerable to the captive (становилась постепенно и неуклонно так невыносима для маленького пленника) that he began at last to feel (что он начал наконец чувствовать; to begin — начинать) that his release from the hermit's knife (что его избавление от ножа отшельника) must prove only a temporary respite from death, at best (должно быть, оказалось лишь временной отсрочкой смерти, в лучшем случае; must — быть должным; to prove — доказывать, оказываться).
But at night, in his dreams (но ночью, в его снах), these things were forgotten (эти вещи бывали забыты; to forget — забывать), and he was on his throne (и он был на своем троне), and master again (и властелином снова). This, of course, intensified the sufferings of the awakening (это, конечно, усиливало страдания пробуждения) — so the mortifications of each succeeding morning (так что горести каждого следующего утра) of the few that passed between his return to bondage and the combat with Hugo (из тех нескольких = дней, что прошли между его возвращением в рабство и дракой: «битвой» с Хьюго), grew bitterer (становились горше; to grow — расти, становиться), and harder and harder to bear (и тяжелее и тяжелее, чтобы переносить = их стало тяжелее переносить).
The morning after that combat (утром после той драки), Hugo got up with a heart filled with vengeful purposes against the king (Хьюго встал с мстительными намерениями против короля; to get up — вставать). He had two plans in particular (он имел два плана, в частности). One was to inflict upon the lad what would be (один был — нанести мальчику то, что было бы), to his proud spirit and 'imagined' royalty (для его гордого духа и «воображаемому» королевскому сану), a peculiar humiliation (особенным унижением); and if he failed to accomplish this (а если бы он не смог совершить это; to fail — не смочь, потерпеть неудачу), his other plan was to put a crime of some kind upon the king (его другой план был — положить = «повесить» преступление какого-либо рода на короля) and then betray him into the implacable clutches of the law (а затем предать его в неумолимые лапы закона; clutch — сжатие; захват; clutches — когти, лапы).
In pursuance of the first plan (для исполнения первого плана; to pursue — преследовать; следовать неотступно за; выполнять, совершать), he proposed to put a 'clime' upon the king's leg (он предполагал поставить «клайм» на ногу короля), rightly judging (справедливо полагая) that that would mortify him to the last and perfect degree (что это уязвит его до крайней и совершенной степени); and as soon as the clime should operate (и как только «клайм» начнет действовать), he meant to get Canty's help (он намеревался заручиться помощью Кэнти; to mean — иметь в виду; to get — раздобыть), and force the king to expose his leg in the highway (и принудить короля показывать свою ногу на большой дороге) and beg for alms (и просить подаяния). 'Clime' was the cant term for a sore («клайм» был жаргонным выражением для язвы), artificially created (искусственно созданной). To make a clime (чтобы сделать клайм), the operator made a paste or poultice of unslaked lime, soap, and the rust of old iron (изготовитель делал пасту или припарку из негашеной извести, мыла и ржавчины со старого железа), and spread it upon a piece of leather (и намазывали ее на кусок кожи), which was then bound tightly upon the leg (который был затем повязан крепко на ногу; to bind — вязать). This would presently fret off the skin (это бы вскоре заставило кожу слезть; to fret — разъедать; off — прочь), and make the flesh raw and angry-looking (и сделать плоть кровоточащей и воспаленной); blood was then rubbed upon the limb (кровь затем бывала растерта на конечности), which, being fully dried (которая, будучи полностью высохшей), took on a dark and repulsive color (принимала темный и отталкивающий цвет; to take on — принять: «взять на»). Then a bandage of soiled rags (затем бандаж из грязных лохмотьев) was put on in a cleverly careless way (бывал надет в продуманно неопрятном виде; to put on — надевать: «класть на») which would allow the hideous ulcer (что позволяло омерзительной язве) to be seen (быть видимой) and move the compassion of the passer-by (и вызывать сострадание прохожего; to move — двигать; растрогать).
serviceable [*s*:v*s*bl], vulgarity [vAl*g*r*t*], artificially [a:t**f***l*]
All attempts to make the king serviceable to the troop had failed. He had stubbornly refused to act; moreover, he was always trying to escape. He had been thrust into an unwatched kitchen, the first day of his return; he not only came forth empty-handed, but tried to rouse the housemates. He was sent out with a tinker to help him at his work; he would not work; moreover, he threatened the tinker with his own soldering-iron; and finally both Hugo and the tinker found their hands full with the mere matter of keeping him from getting away. He delivered the thunders of his royalty upon the heads of all who hampered his liberties or tried to force him to service. He was sent out, in Hugo's charge, in company with a slatternly woman and a diseased baby, to beg; but the result was not encouraging — he declined to plead for the mendicants, or be a party to their cause in any way.
Thus several days went by; and the miseries of this tramping life, and the weariness and sordidness and meanness and vulgarity of it, became gradually and steadily so intolerable to the captive that he began at last to feel that his release from the hermit's knife must prove only a temporary respite from death, at best.